Статьи и выступления - Драйзер Теодор (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
В этой связи полезно рассмотреть еще одну особенность нашей национальной психологии — последнюю, которой я намерен здесь коснуться, поскольку об ограниченности моральных взглядов американца мне пришлось говорить в другом месте. Я имею в виду ту истую и, можно даже сказать, комическую (если бы тут не примешивалось столько печального и трагического) серьезность, с какой американец относится к своему избирательному бюллетеню, ожидая от него чудес. Вечно-вечно он за кого-нибудь голосует: каждый год приходится ему выбирать мэра и члена законодательного собрания штата, каждые два года — конгрессмена, каждые четыре года (или шесть лет) — сенатора, каждые два года — губернатора, каждые четыре года — президента, — и при этом он свято верит, что, подавая голос и выбирая того или другого кандидата, он и в самом деле управляет страной и осуществляет свои пресловутые свободы. Казалось бы, выборы, в которых ему пришлось участвовать в прошлую войну, могли бы послужить ему полезным уроком, но разве рядовой американец способен чему-нибудь научиться?! Нет, он и по сей день не понимает, что голосует, как правило, за лиц, навязанных ему интересами и силами, которые всегда были, есть и, по-видимому, всегда будут для него недосягаемы и чья победа или поражение меньше всего зависят от него или от тех кандидатов, с которыми он так носится. Мэры, губернаторы, законодатели, конгрессмены, сенаторы и даже судьи и президенты приходят и уходят, и только могущественные интересы наверху пребывают неизменно. И пожелай даже кто-нибудь из этих временщиков сделать что-нибудь — хотя бы малейший пустяк — для простого американца, большое начальство не замедлит выколотить из него эту дурь. Рядовой избиратель всегда остается ни с чем: он незаметная песчинка в вавилонской башне американской политики. Короче говоря, проницательные хозяева, наши финансовые тузы наверху, давно уже постигли ту очевидную истину, что простое большинство голосов, будь то в сенате, конгрессе или где угодно, представляет достаточную гарантию власти и что, помимо убеждения средствами здравой логики, существуют тысячи способов подчинить народных представителей своей воле. А если вы не верите, судите сами, как могло бы иначе случиться, что 5 процентов населения владеют 95 процентами народного достояния, а 95 процентов — только пятью процентами.
Те, кто знаком с анналами американского судопроизводства, не могут не поражаться, как систематически и открыто, с какой наглой бесцеремонностью наши неизбираемые власти перечеркивают все мероприятия выборных властей (решение по делу Дред Скотта и первоначальное аннулирование подоходного налога, — если ограничиться двумя примерами). Какая корпорация, добиваясь льгот и привилегий в том или другом американском городе, не обратится в первую очередь к местному политическому заправиле? Только сумасшедший мог бы поступить иначе! Пусть этот человек не занимает никакого официального поста, — все равно он первый человек в городе: и мэр, и городское управление, и губернатор ждут его указаний. А кому подчинен местный босс? Уж не своему ли губернатору, или, может быть, президенту Соединенных Штатов? В том-то и дело, что нет! Если на то пошло, он сам делает президентов — во всяком случае, помогает делать. Он подчинен одной только силе — деньгам, крупным финансовым интересам, и никому больше. И лишь в тех случаях, когда в финансовых верхах нет полного единомыслия, народу перепадают какие-то крохи. Так было, так есть. Повсюду проявляется закон равновесия: финансовые тузы — против масс; массы — против финансовых тузов.
Скажите, бывало ли в каком-либо американском городе, чтобы голосование за любую концессию, за любое мероприятие, сколь оно ни необходимо, привело к известным результатам, если городские заправилы заранее столковались обо всем с каким-нибудь финансовым олигархом, желательнее всего — с уоллстритовским? Это такая общеизвестная истина, что даже избиратели посмеются над вами, если вы станете уверять, что решение вопроса всецело зависит от них.
Еще до того, как правительство на время войны взяло под свой контроль железные дороги, Люшиес Татл (беру первый попавшийся пример), президент железной дороги «Бостон — Мэн», распоряжался политической жизнью штатов Мэн, Нью-Хэмпшир и Вермонт как своей вотчиной, назначая и смещая по своему усмотрению законодателей, губернаторов и сенаторов США. (Я вам не басни рассказываю, а неоспоримые факты!) Покойный сенатор Чендлер из Нью-Хэмпшира, один из самых прогрессивных сенаторов своего времени, был, по приказанию Татла, отозван — за неуместную строптивость. Но мистер Татл только выполнял распоряжения мистера Чарльза С. Меллена, президента дороги «Нью-Йорк — Нью-Хэйвен — Хартфорд»; мистер Меллен, в свою очередь, выполнял распоряжения Дж. Пирпонта Моргана-старшего, финансового хозяина Уолл-стрита. А мистер Морган от кого получал распоряжения? Не иначе как от господа бога!
Разве это не общеизвестный факт, зафиксированный в анналах нашей печати и на страницах — настоящей, а не фальсифицированной — истории, что Гулды, Хиллы, Гарриманы, Рокфеллеры, Вандербильты и такие крупнейшие банки, как «Кун, Леб и Ко», всегда были неограниченными властелинами в тех штатах, по которым проходили их дороги, заправляя всеми местными делами через своих агентов — поверенных, лоббистов, продажных законодателей, губернаторов и пр. и пр. Избирательской плотве не возбранялись невинные забавы: она могла резвиться стайками, голосуя за всякую мелочь, будь то губернатор, мэр или президент. Но стоило возникнуть действительно важному вопросу, задевавшему бумажник или священные привилегии финансовых королей, как картина резко менялась: избирательные бюллетени тысячами выбрасывались на помойку или подделывались, а народных представителей подкупали, склоняя на свою сторону. И вот забыты клятвы и заверения; суды выносят приговоры под суфлерскую диктовку денежных тузов; газеты извращают факты до неузнаваемости, прикрывая неблаговидную действительность паутиной благовидной лжи, и даже президенты и партии делают поворот на 180 градусов, забывая о простаке-избирателе или предоставляя ему все так же тешиться честолюбивыми мечтами и искать свои конституционные права на дне избирательной урны или еще в каком-нибудь столь же смехотворном и столь же безнадежном месте. Ибо Америкой всегда правили и, очевидно, будут править деньги. Попробуй жалкий цент поспорить с пятью миллионами долларов! Ни рядовой избиратель, ни мелкий делец никогда не отстоят своих так называемых прав, надежд и привилегий при помощи столь негодных средств, как избирательный бюллетень и т. п. Нужды нашего избирателя не принимаются в расчет теми, кто ворочает большими капиталами. Как только не били его и не помыкали им богачи! А все же у него есть избирательный бюллетень! И каждый раз, отправляясь на выборы, американец не грустит — разве уж очень доймут его житейские разочарования, — он и в самом деле готов вообразить, будто управляет государством.
Корень зла в том, что в Америке никогда не было, да и по сей день нет того, что можно было бы назвать истинным просвещением и культурой. У нас нет никакой разумной, видимой миру цели, если не считать таковой стремление к наживе. Та, с позволения сказать, культура, какая у нас имелась и имеется в наличии, была взята нами напрокат за границей, точнее, в Англии, которая и сама в отношении культуры нуждается в омоложении; во всяком случае, судя по тому, что говорят и пишут сами англичане, их культура страдает теми же пороками пуританского, ханжеского фарисейства и никогда не отличалась подлинным демократизмом. Если вам угодно составить себе представление об американской культуре — вернее, бескультурье, — взгляните на нашего миллионера. Деньги — сила — таков его руководящий принцип как в прошлом, так и в настоящем. И он молится этой силе и рабски ей служит, воображая, что она поднимет его на недосягаемую высоту в глазах остальных людей.
И вот плачевный результат: миллионер достиг желанной цели. Но пробил грозный час войны. И миллионер пожелал с высоты своего (воображаемого) величия осчастливить мир или по крайней мере свою страну, придя ей на помощь в годину бедствий. Но хватило ли у него разума или кругозора, чтобы понять или по крайней мере почувствовать, за какое дело он берется? Или же он оказался на поверку одним из тех миллионов растерявшихся американцев, которые в этот ответственный час открыли для себя, что меркантильные дела уже не удовлетворяют их, и оторвались от этих дел — лишь для того, чтобы мгновенно заблудиться в лабиринте сложнейших отношений и далеко идущих взаимосвязей, к которым у них нет ключа?
