Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции - Марочкин Владимир Владимирович
– Там стоит вахтёр. Похоже, мы сюда не сможем войти.
Теперь уже я потащил его за собой. В течение лета я уже бывал здесь по разным делам, а потому знал, что надо сказать вахтёру, если тот остановит. Но вахтёр узнал Степанцова раньше, чем мы попросили разрешения пройти, и улыбнулся в ответ, открывая турникет.
Мы оказались внутри ограды. Двор литинститута был пуст. Ни одного живого человека кругом. Только Герцен стоял на своём месте, в тени дерев небольшого скверика. Вадик благоговейно подошёл к памятнику, попозировал для снимка, а потом продолжил рассказ:
– Я последовал совету моего товарища Андрея Марчева, выступавшего под псевдонимом А. Моряк, с которым познакомился на студии Волгина. Он сказал: «А ты сделай титульный лист для своей подборки, которую будешь отдавать в литинститут, и на нём напиши: „Иронические стихи”». «Что за глупость? – подумал я. – Неужели не видно, что они – иронические?!» Но совету последовал. И это помогло. Каким-то образом подборка моих стихов, которая принципиально не отличалась от того, что было принесено с подачи Риммы Казаковой, попала в руки поэту Льву Ивановичу Ошанину, который вёл в литинституте поэтические семинары и набирал себе учеников. В лите помимо общих филологических дисциплин по вторникам проходили творческие семинары. Собственно, они мало чем отличались от литобъединения, просто в литобъединении все жанры представлены одним кругом, все ходят к одному и тому же мастеру, а тут всё было разделено по семинарам. И каждый вторник обсуждалась подборка кого-то из семинаристов. Мэтру приглянулись мои стихи, и, по всей видимости, он не преминул сказать об этом в приёмной комиссии. Надо полагать, оттуда последовала команда: «Этого не заваливать!» – что и позволило мне успешно сдать вступительные экзамены и стать студентом вожделенного литературного института…
Кстати, Льву Ивановичу Ошанину пришлось вмешаться в судьбу своего любимого студента ещё раз, когда тот защищал диплом. Дело в том, что ещё на предзащите у Вадима произошло жёсткое столкновение с Сергеем Владимировичем Михалковым, которого неожиданно назначили председателем госкомиссии в литинституте. Была весна 1988 года, в стране всё бурлило и кипело, но Сергей Владимирович мирно жил у себя на даче, несколько оторванный от действительности. Скучая и позёвывая, Михалков одолел кипу дипломов, большинство из которых представляли собой всего лишь подборки лирических стихов, когда, наконец, добрался до Вадикова диплома. Уже от одного названия ему стало плохо, ведь диплом назывался так: «Убей меня, красотка, на заре!» Но Михалков мужественно стал читать, как вдруг осознал, что некий студент Степанцов покусился на то, во что он до сих пор свято верил и что боготворил. Приехав в институт, разъярённый председатель потребовал немедленно исключить Степанцова из списков студентов вуза.
Лев Иванович Ошанин, который, разумеется, был научным руководителем Степанцова, попробовал остудить пыл своего старого товарища:
– Серёга, ну что ты так разволновался! Это же сатира! Ты ведь сам сатирик, ты должен это понимать! Просто молодёжь теперь так изъясняется.
– Этот сатирик получит диплом только через мой труп! – кричал разъярённый Михалков.
Вот так они и сошлись в поединке: Сергей Михалков, автор гимна СССР, и Лев Иванович Ошанин, автор «Гимна демократической молодёжи мира».
Этот спор, в котором, казалось, не мог победить никто, разрешил ректор литинститута Евгений Сидоров, будущий министр культуры. Он выбил Михалкову халявную путёвку в Египет. Пока Михалков отсутствовал, глазея на пирамиды и мумии фараонов, Вадик успел защитить диплом. Эта история нашла отражение в стихотворении Степанцова «История с гимном».
– Между тем Римма Казакова послала несколько моих стихотворений в альманах «Поэзия», – продолжал свой рассказ Вадим. – Там был собирательный юмористический персонаж Ефим Самоварщиков. И вот под именем этого Ефима Самоварщикова и было опубликовано моё первое стихотворение. Я гордо потом бабушке показывал: «Я поэт!» А она говорила: «Да какой ты поэт?! Где твоё имя? Где написано, что это сочинил Вадим Степанцов?» И я понял, что в жизни ещё многого предстоит добиться! Поэзия – дело настолько неблагодарное, что она требует не просто уровня, а самого высочайшего уровня. И ещё – трудолюбия судьбы…
Тут во дворике показались первые живые души. Три молодые женщины, оживлённо разговаривая, направлялись к главному входу.
– Откуда они взялись? – спросил продюсер.
– Из приёмной комиссии, – ответил Вадим. – Она находится вон в том двухэтажном домике.
Степанцов вежливо поздоровался с женщинами, но те не обратили на поэта внимания. Зато вахтёр весело улыбнулся Вадиму, выпуская нас обратно на улицу.
– А где в Москве родился Орден куртуазных маньеристов? – спросил я.
– Орден родился у меня в голове! – рассмеялся Вадим Степанцов. – Но оформилось всё это в общежитии литинститута.
В то время, когда Вадик учился в литинституте, молодой поэт Виктор Пеленягрэ работал завклубом в здешней общаге, что на улице Добролюбова. Раз в неделю он подтаскивал в студенческий клуб какого-нибудь в меру известного в литературном мире человека, писателя, поэта или переводчика, за что получал небольшие денежки и право жить в этой общаге, иметь комнатку на первом этаже при актовом зале и водить туда барышень.
Вадим и Виктор случайно познакомились после одного из тех литературных «сейшенов».
– Пеленягрэ по духу был просто абсолютный куртуазный маньерист, – сказал Вадим.
Чуть позже к двум товарищам присоединился поэт Андрей Добрынин.
– В его тогдашней крепкой и наваристой поэзии проскакивали утончённые куртуазные моменты, которые перекликались с XVIII веком, – прокомментировал Степанцов стихи Добрынина.
Потом к трём друзьям добавился четвёртый – Константэн Григорьев.
– Я уже окончил литинститут, а Константэн туда только поступил, – продолжал Вадик. – Я уже был в авторитете, а он увидел меня, входящего в общагу, – я к кому-то в гости пришёл – и скромно, бочком, посверкивая очочками, подошёл ко мне и попросил ознакомиться с его подборкой. Я ознакомился, это было очень талантливое обэриу. Понятно, что обэриутов тогда в этой среде многие чтили и читали, но это была только красивая и весёлая заумь. Я ему сказал (он тогда ещё был Константин, а не Константэн): «Константин, ваши стихи талантливы, но надо как-то с этим бороться!» И показал ему, что надо сделать.
Вадим раскатисто рассмеялся, когда я спросил его, что, по всей видимости, они как раз и собирались в каморке у Пеленягрэ, чтобы почитать друг другу стихи?
– Нет, мы не читали друг другу в каморке стихи, до таких пошлостей мы не доходили, потому что это не было стилем литинститута. Таких типажей, которые были готовы вцепиться тебе в пуговицы и зачитывать свои творения, было очень мало. Если кто-то хотел почитать твои стихи – дай подборку. А если кто-то говорил, что вот, например, учится на третьем курсе один интересный чувак, ты мог подойти к нему и попросить: «А дай подборку почитать!» Своё свободное время мы большей частью проводили на пятом этаже Дома актёра на Тверской, где нынче пассаж, в буфете. Мы туда ходили, чтобы попить пива, а заодно повращаться в артистической среде. Сам термин «куртуазный маньеризм» принадлежит Виктору Пеленягрэ. Он его изобрёл примерно в 1986 году, но потом успешно забыл, как забывал многое из того, что придумывал. А мне почему-то это запало, и в 1988 году, когда началась угарно-очернительская перестроечная истерия, мне захотелось сделать шаг в сторону. Так появился Орден куртуазных маньеристов.
Четверо единомышленников – Вадим Степанцов, Виктор Пеленягрэ, Андрей Добрынин и Константэн Григорьев – составили и, сидя в буфете Дома актёра, подписали Манифест куртуазного маньеризма, в котором утверждались задачи возрождения русского литературного языка во всём его блеске, элегантности и языческой весёлости, свойственной лучшим образцам отечественной лирики от Антиоха Кантемира до Пушкина и от Пушкина вплоть до эпохи модерна. И на словах, и на деле ими был провозглашён полный уход от нездоровой политической сумятицы в умах и на улицах и утверждался единственный культ, достойный мужчины, – культ Прекрасной Дамы.
