Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии - Ваджра Андрей (библиотека книг .TXT) 📗

Ренессанс, со своим страстным отрицанием схоластики, как это ни парадоксально, стал естественным продолжением развития ее методологии и следующим этапом духовно–психологического становления западного человека. Если католицизм заменил в христианстве мистические погружения адептов в свои субъективные душевные процессы четкими самодовлеющими схемами, основанными на формальной логике, то Ренессанс надежно зафиксировал эти схемы в качестве интеллектуального отражения материального мира. Секуляризируя окружающую реальность, он подвел под западное мышление, склонное к рациональности, объективную основу эмпиризма. Оно же, в свою очередь используя заимствованные извне инструменты познания — анализ, наблюдение, опыт, эксперимент, оказалось сосредоточенным на окружающей реальности, которая постепенно свелась к материальной природе.

Естественно, что абсолютизация результатов интеллектуального манипулирования логическими схемами как инструментом влияния на материальную природу, со временем приводит к абсолютизации разума как такового, наделению его божественными свойствами. Как следствие этого — его значение постепенно гипертрофируется, а другие проявления человеческого сознания подавляются. В связи с этим тот факт, что человек имеет ум (как универсальный инструмент воздействия на природу), приводит идеологов Ренессанса к мысли о том, что человек не просто создан по образу и подобию Божьему, а равен Богу.

Воплощая в человеке совершенный богоподобный образ, гуманисты Возрождения сломали тонкую грань, отделяющую его (в присущих ему качествах) от Творца, и тем самым дистанцировали их друг от друга, превратив Бога и человека в конкурентов. Последний, получив самодостаточность относительно Творца путем самообоготворения, опускается, в мыслях гуманистов, с божественных небес на тленную землю, как некий демиург, способный для своих потребностей использовать материю данности. Постепенно от идей богоподобности человека европейская мысль переходит к идее богоборчества, а затем, преклонившись перед людской способностью манипулировать природой, превозносит homo sapiens как некую абсолютную ценность. Таким образом, человек был подан в качестве единственно реального и возможного Бога. Так был канонизирован нарциссизм западного обывателя.

Вот что писал один из деятелей Возрождения, представитель флорентийских платоников Марсилио Фичино (1433–1499), воспевая богоподобность человека: «Он (человек. — Авт.) измеряет землю и небо. А также исследует глубины Тартара. Ни небо не представляется для него слишком высоким, ни центр земли слишком глубоким… Атак как человек познал строй небесных светил, и как они движутся, и в каком направлении, и каковы их размеры, и что они производят, то кто станет отрицать, что гений человека… почти такой же, как у самого Творца небесных светил, и что он некоторым образом может сделать эти светила, если бы имел орудия и небесный материал… Человек не желает ни высшего, ни равного себе и не допускает, чтобы существовало над ним что–нибудь, не зависящее от его власти. Это — состояние одного Бога. Он повсюду стремится владычествовать, повсюду желает быть восхваляемым и быть старается, как Бог, всюду» [3, с. 341].

С течением времени, развивая свои идеи, идеологи Возрождения констатируют естественную связь человека с окружающей его природой, так как он, окончательно покинув божественную реальность субъективного мистического опыта и выйдя за

рамки самодовлеющей схоластики, не мог оставаться в концептуальной пустоте. Теперь человек рассматривается (если не открыто, то в подтексте) не как творение Бога, поставленное над природным миром (который был дан ему во владение), а как рядовой элемент этого природного мира (хотя и самый совершенный). Ярким примером данной тенденции может быть Леонардо да Винчи, который днем расписывал католические соборы, вмещавшие в себе непознаваемый сакральный абсолют, а по ночам в подвалах вскрывал трупы в поисках естественных, познаваемых принципов мироустройства.

Имитируя (интерпретируя) античность, гуманисты, отрицая перворожденную греховность человеческой природы (на которой основывается христианская догматика), заменили ее, в сущности, естественной тварностью (биологичностью). Как считал тот же Марсилио Фичино, человек разделяет свою «низшую» душу с бессловесными живыми существами, свой ум с «божественным умом», а рассудок ни с чем во Вселенной.

Об этом также ярко свидетельствует натурализм изобразительного искусства, скульптуры и литературы Возрождения. Фактически все его утонченно–эстетические проявления были лишены религиозно–мистической нагрузки, направленности во внутреннее духовное пространство человека. Это принципиально противоречило невзрачным средневековым изображениям библейских сюжетов, как символов христианских идей, оказывавшим содействие концентрации внимания на внутреннем «диалоге» с Богом. Они уступили место пышным телесам Ренессанса, который на первый взгляд также иллюстрируют библейские сюжеты, но не дает возможности обратиться к Богу. При этом необходимо отметить, что, механически копируя откровенно выраженную телесность античности и не ощущая ее духовной энергетики, изобразительное искусство и скульптура Возрождения были не способны передать ее внутреннюю, пронизанную жизнью динамику, воспроизводя лишь анатомически правильные, однако статические (безжизненные) тела [22]. В итоге не в состоянии ощутить глубокую одухотворенность античной телесности, Ренессанс лишь редуцировал ее в своем подражании к примитивной плоти, закрывшей собой в сознании западного человека его изначальную божественную природу. Искусство Возрождения, в сущности, паразитировало на христианских мотивах, представляя собою сугубо самодостаточную в эстетическом плане предметность, некий объект, созданный для утонченного самоудовлетворения. Человеческая плоть итальянских картин и скульптур (которую в общем–то можно назвать вульгарной) не смогла отобразить внутренне присущую человеческому телу духовность, которая так ярко демонстрировалась античностью, надежно заслонив при этом от человека его надматериальную природу [23].

Именно поэтому произведения художников и скульпторов Возрождения теряют сущность иконы (окна в сакральную реальность), представляя собою «отражение» реальности телесной, символизирующей в новом контексте человеческую тварность. Библейская (духовная) форма художественных изображений Ренессанса вступает в противоречие с их телесной (животной) сутью. Заявляя об абсолютной духовной свободе человека, идеология итальянского Возрождения одновременно противопоставляет ей его обусловленную природой животную основу.

Таким образом, происходит новый внутренний раскол западного сознания: психологическая дихотомия «праведный–греховный» постепенно уступает место глубокому антагонизму между его духовной и тварной природой [24]. При этом первая, с течением времени, все больше и больше предстает как своеобразная «ширма» второй.

Прежде всего это связано с тем, что полуабстрактный, ренессансный человек, рассматриваемый наедине с собою, а также в отвлеченно–риторическом отношении к обществу, в сосредоточенных творческих занятиях, в пасторальных мечтах и возвышенных размышлениях на темы нравственности, погружаясь в реалии человеческих отношений итальянских городов-госу-дарств, напрочьлишался своей рафинированной, моральной камуфлированности.

Эстетствующий творец, отсекающий, в соответствии с неким идеалом, все ненужное в мраморной глыбе (как заявлял Микеланджело), неожиданным образом оказывается в роли прагматичного делателя [25], который отсекает все ненужное у окружающего мира и самой природы человека в соответствии со своими утилитарными потребностями. Подобная трансформация поразительна, потому что в первом случае творец руководствуется своими внутренними, субъективными императивами, а во втором — делатель действует в соответствии с требованиями внешней среды.