Остановка в Чапоме - Никитин Андрей Леонидович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
Рассказывая об оленях, Яков Иванович всякий раз волновался. Чувствовалось, что мысли эти, бесчисленное количество раз передуманные, не давали ему покоя и на старости лет, потому что во всем этом и заключена была его жизнь. Забываясь, он повторялся, снова обращаясь к одному и тому же.
Тогда я осторожно напоминал:
- А в чем же проблема забоя, Яков Иванович?
- В несуразице нашей, в той старинке, которой держимся, а она при наших масштабах и планах уже невозможна,- негодовал старик.- Мы как? Гон пройдет у оленя, заморозков ждем, забиваем, только когда морозы падут. Происходит так потому, во-первых, что по чернотропу оленей еще не соберешь, а если и соберешь, забивать станешь, то куда туши девать? Холодильников ведь у нас нет. Опоздает судно - мясо почернеет, шкуры погниют, как в позапрошлом году было... На открытом воздухе у нас все! А тут, если всерьез говорить, сначала нужно техническую базу под вести, забойный цех на берегу оборудовать с холодильником, предусмотреть утилизацию отходов, чтобы ничего не пропадало, быт пастухов благоустроить - передвижные домики там, рации, вертолет хотя бы один, чтобы все по графику было, в свое время. Ведь чем больше забой оттягиваешь, морозов ждешь, тем ниже качество оленя, больше свища...
- Ну, кожный овод,- пояснял ветеринар.- Он развивается в организме оленя, потом буравит сосуды, под кожу лезет. Если олень слабый, тощий, личинка быстро к нему под кожу проникает, а если олень здоровый, упитанный - медленнее. Ведь и здорового человека болезнь труднее берет! Как только личинка кожного овода попала под кожу - все, шкура уже дырявая, на замшу не годится. А если и не успеет продырявить, все равно раковины в шкуре образуются. Такая муха проклятая, никак от нее не избавиться! Есть, правда, отпугивающие препараты, да толку от них мало... Вот,- внезапно вдохновляется Яков Иванович,- писали в журнале недавно, что разработан такой препарат - байтекс. Один укол - и девяносто процентов личинок погибает в теле, не дойдя до стадии свища. Специально пастухов колхозных собирал и читал им об этом препарате. Они мне говорят - взять нужно на вооружение. Конечно, надо взять, а где? Написал я в редакцию журнала, мол, подскажите, а оттуда через несколько месяцев ответ пришел: "Импортный препарат байтекс на снабжении отсутствует". Что ж, самим нам его за границей заказывать? Мы бы заказали, да никто у нас этот заказ не примет. То-то и оно! Значит, иного средства пока нет, как оленя упитанным держать. Вот и получается замкнутый круг, поскольку и пастбища худые, и подкармливать нельзя. Так и выходит, что хоть и "нечерноземные" мы, только наше Нечерноземье от вашего, российского, еще слишком далеко находится, очередь до нас не дошла, да и когда дойдет? И то сказать - техника нам особая нужна, тонкая техника, научная...
Из окон домика Малафеевских видны черно-красные с малахитовыми потеками скалы над камнями и отмелями реки, льдины, неторопливо дрейфующие по салме то в одну, то в другую сторону, болотистая, поросшая кое-где кустарником, все никак не просыпающаяся тундра, а над ней, за рекой - высокие песчаные холмы с кривой полярной березой. По утрам на лужах еще лежит крепкий ледок. Иногда, обычно к середине дня, проглядывает солнце, все начинает сверкать, лучиться красками, даже жаворонка однажды услышал над тундрой, но это сверкание теперь не обманывает.
За солнцем, за красками я вижу теперь трудную, на пределе сил человека, приполярную жизнь, в которой нет здесь ни отдыха, ни просвета. Вот и думаешь: а что же получал человек взамен, кроме относительной независимости, "свободы жить и умирать", когда забирался в эти края, цеплялся за холодные скалы и тундру, уходя из более благодатных мест? Романтика романтикой, и красоты хороши, но должен же что-то еще получать человек от работы, должны быть в ней и праздники, и радость, и отдых, наконец!
А - нет ничего. Порой и смысла нет. Как был бессмыслен труд сосновцев, пока Петр Канев не взял на себя грех "за мир", как говорили раньше,- сократил поголовье никому не нужного скота, "съедающего" человеческий труд, а вместе с ним и смысл жизни, так же, как и посейчас съедают его все эти существующие только для отчетности района фермы в других селах Берега. Интернат, конечно, отрывает подростка от родного дома, от колхоза, от земли, от традиционного труда на земле. Но не готовит ли его к этому в гораздо большей степени сизифов труд родителей, на который он, выкинутый из колеи повседневности, может взглянуть как бы со стороны и оценить его по достоинству? Что уж тут произносить высокие слова о долге, о традициях, о верности родительскому делу!
Уход из дома - всегда трагедия для человека. Массовое бегство из деревни - это молчаливый, подсознательный протест против прежних условий труда, против устаревших производственных отношений. Стало быть, здесь прав председатель райисполкома.
Только понимает ли он, что земля не может остаться пустой? Что рано или поздно на место ушедших придут другие, новые, которые первым делом возьмутся за перестройку деревни, так и брошенную когда-то на .полдороге, уже не прося вышестоящее начальство о снисхождении, а требуя, ставя его перед свершившимся фактом?
Рассказы старого ветфельдшера о проблемах оленеводства оборачивались для меня неожиданными выводами и ассоциациями. Получалось, что люди пытаются перестроить образ жизни полудикого животного на свой лад, согласно своим понятиям и своему хозяйству. В результате животные стали хиреть, вымирать и грозили совсем исчезнуть, как исчезали их пастбища, которые они же сами и вынуждены были вытаптывать, подчиняясь неразумным приказам человека. Заданные извне условия существования оказывались гибельны для полудикого животного, каким был лапландский олень.
Впрочем, укрупнение стад, содержание их на ограниченной территории, их "окультуривание" сказалось не только на оленях.
Если Малафеевский рассказывал мне о сегодняшнем дне колхозного оленеводства, то о его прошлом я слышал от Телышева, к которому ежедневно заходил попить чаю, возвращаясь из прогулок в окрестностях Сосновки. Дом "чумового" стоял в центре деревни, там, где еще недавно, по словам старожилов, можно было видеть остатки старой лопарской вежи.
После возвращения из Пялицы Иван Андреевич жаловался на простуду, к пастухам на Бабий ручей не вернулся и сидел дома. Его жена, председатель местного сельского Совета, вместе с детьми была в отъезде.
Основное отличие между оседлым русским населением, жившим вот уже семь или восемь веков на берегах Кольского полуострова, и саамами-лопарями, населявшими полуостров с незапамятных времен, насколько я мог понять, заключалось в отношении к окружающему миру. Если обобщить, русское население по мере сил активно перестраивало окружающую среду. Для этого люди строили дома, заводили скот, который осуществлял как бы первичную переработку естественных продуктов, запасали на зиму сено, создавая "консервы" и таким образом продлевая для скота короткий летний сезон, вспахивая и засеивая землю... Другими словами, поморы выступали в качестве не только потребителей, но и производителей, будучи "природообразующей силой", по определению В.И. Вернадского. Наоборот, саамы-лопари за несколько тысячелетий настолько вписались в существующую систему природы, потребляя только то, что можно было взять от нее без ущерба, что существовали, не нарушая уже сложившейся экосистемы в целом. Они следовали ритмам оленьих миграций и не заводили стада более двух-трех сотен голов, сохраняя тот оптимальный вариант, о котором говорил Малафеевский.
Укрупнение стад вместе с перевозом в районный центр разбросанных саамских погостов коренным образом изменило жизнь "оленного народа". Молодежь, получавшая среднее образование в интернате, оторванная от кочевого образа жизни, уже не считала себя саамами, поскольку ее ничто не связывало ни с культурой, ни с бытом предков.
Телышев, по его словам, был одним из первых колхозников в Сосновке. В середине тридцатых годов его и еще двух подростков-саамов направили учиться в Ленинград, в Институт народов Севера. Сверстники Телышева закончили институт, вышли из него учителями, а у него во время учебы открылся туберкулез, традиционная болезнь "детей природы", попадающих в крупный город, и ему пришлось вернуться.
