Адольф Гитлер (Том 2) - Фест Иоахим К. (читать бесплатно полные книги TXT) 📗

Конечно, нельзя исключить, что тем самым он действительно только хотел занять разочарованных и раздражённых, шатающихся без дела штурмовиков, но эти шаги должны были действовать на Гитлера и руководство рейхсвера как вызов, а бунтовщическое бахвальство придавать тому тревожный тон.

Похоже, что самое позднее к этому времени Гитлер прекратил свои старания уладить дело с Ремом по-хорошему и взял курс на силовое решение. 17 апреля, на весеннем концерте СС в берлинском Дворце спорта, он в последний раз показался вместе с ним на публике. В дополнение к данному ранее Дильсу заданию он, согласно своим более поздним утверждениям, поручил отдельным партийным инстанциям разобраться со слухами о «Второй революции» и найти их источники. Напрашивается предположение, что с этим было связано одновременное создание службы безопасности (СА) и назначение Генриха Гиммлера руководителем прусского гестапо; с этим явно связано и то обстоятельство, что теперь впервые органы юстиции смогли добиться некоторого успеха в плане наказания за преступления, совершенные СА. Комендант концлагеря Дахау Теодор Айкке также в апреле получил, по слухам, задание составить «общеимперский список» «нежелательных лиц». [544]

Тем самым в нервозной атмосфере слухов и интриг началась настоящая охота с облавой, которая не оставила Рему никаких сомнений относительно того, что почти со всех сторон дело последовательно ведётся к его свержению.

Главными действующими лицами при этом были функционеры ПО, и прежде всего Геринг и Гесс, все они недолюбливали начальника штаба СА за то, что у него мощная домашняя армия и он в силу этого занимал позицию человека номер два; к ним скоро присоединился и Геббельс, который в силу своего радикального склада поначалу был на стороне Рема, а также Генрих Гиммлер, который как руководитель СС подчинялся СА и надеялся подняться за счёт падения Рема. Осторожно оперируя из-за кулис, стало все ощутимее заявлять о себе и руководство рейхсвера, которое умело подброшенной информацией о Реме и частичным отказом от собственной независимости надеялось перетянуть Гитлера на свою сторону.

Уже в феврале 1934 года оно добровольно устранило один из традиционных столпов офицерского корпуса, принцип социальной замкнутости, и дало указание, что впредь решающим критерием в военной карьере должно быть не происхождение из старой офицерской касты, а «понимание сути нового государства» [545]. Вскоре после этого рейхсвер ввёл политическую учёбу в войсках, в то время как Бломберг опубликовал ко дню рождения Гитлера, 20 апреля, изобилующую славословием статью и одновременно переименовал мюнхенские казармы известного своими традициями полка Листа в «казармы имени Адольфа Гитлера». Намерения его и Райхенау были направлены на постепенное разжигание противоречий между Ремом и Гитлером до открытого столкновения, из которого они сами собирались выйти смеющимися победителями; недостаток проницательности внушал им надежду, что Гитлер не осознает: лишая власти Рема, он лишается власти сам и отдаёт себя на милость рейхсвера.

Растущая напряжённость заметно передавалась и общественному сознанию. Страной овладело беспокойство, от которого голова шла кругом, оно соединялось со своеобразным чувством парализованности и подавленности. В течение года Гитлеру удавалось фейерверком речей, призывов, переворотов и театральных эффектов-»находок» держать население в каком-то угаре – теперь и публика и режиссёр казались в равной степени измотанными. Возникла пауза, которая дала первую возможность задуматься над своим подлинным состоянием. Ещё не полностью раздавленное гнётом пропаганды население отмечало принуждение и регламентацию, преследование меньшинств, которые были сделаны беззащитными, существование концлагерей, конфликты с церквями, призрак надвигающейся из-за безудержных расходов инфляции, террор и угрозы СА и, наконец, растущее недоверие во всём мире, и сознание этих фактов порождало перелом в настроениях, с которым не смог справиться инсценированный Геббельсом шумный «поход против очернителей и критиканов». Подавленное настроение весной 1934 года не было массовым, и бесспорно не пробуждало сколько-нибудь широкой воли к отпору; но явно распространялись чувство скепсиса, недовольство, угнетённость и при всём этом ощущение того, что со страной творится что-то неладное, и от этого чувства было не уйти.

Распространяющееся отрезвление наводило на мысль ещё раз обратить взоры на консервативных организаторов давно минувшего января 1933 года. И, действительно, они, хотя и исключённые из реального процесса и низведённые до роли бессловесных статистов, казалось, почувствовали призыв, который обращала к ним ситуация. Слишком долго Папен и его единомышленники стояли на коленях перед Гитлером и жили былыми мечтами обмануть дьявола, сыграв роль Вельзевула. Когда Гинденбург уезжал в начале июня в отпуск в Нойдек, он высказался в разговоре с вице-канцлером пессимистически: «Положение скверное, Папен. Попытайтесь привести дела в порядок» [546]. Поскольку сам президент вследствие явно прогрессирующего упадка сил не мог совершить действенных контрходов, разочаровавшиеся консерваторы с растущим интересом обдумывали идею реставрации монархии. Хотя Гитлер однозначно отверг эту мысль, в последний раз в речи перед рейхстагом 30 января 1934 года, теперь Гинденбург, по настоянию Папена, изъявлял готовность включить в своё завещание рекомендацию восстановить монархию. В остальном её поборники надеялись, что Гитлер под давлением обстоятельств рано или поздно вынужден будет пойти на некоторые нежелательные для себя уступки.

Участившиеся сообщения о близкой кончине Гинденбурга все острее требовали от Гитлера быстрого решения, ибо не сопряжённый с какими бы то ни было осложнениями переход поста президента к нему самому одновременно обеспечивал ему командование рейхсвером и представлял в его тактической концепции заключительный акт захвата власти. Поэтому 4 июня он ещё раз встретился с Ремом, чтобы, как это было сказано позднее в его оправдательной речи, «уберечь движение и мои СА от позора столкновения и устранить негативные моменты без тяжёлых стычек». В ходе пятичасовой беседы он заклинал его «добровольно выступить против этого сумасшествия Второй революции». Но от растерзанного Рема, который не мог и не хотел соглашаться с полной утратой всех своих позиций, он, очевидно, получил всего-навсего ставшие обычными бессодержательные заверения. В то время как развёрнутая пропагандистская кампания против господствовавших комплексов недовольства была ещё усилена и направлена не только против СА, но и консервативных позиций старой буржуазии, дворянства, церквей и прежде всего монархии, явно ничего не подозревающий Рем отправился в отпуск. В приказе он уведомлял своих последователей, что должен для лечения ревматизма выехать в Бад-Висзее и отправляет, чтобы несколько снять напряжённость положения, основную массу штурмовиков в отпуск на весь июль, однако послание предостерегало «врагов СА» питать «обманчивые надежды», что штурмовые отряды из отпуска не вернутся или возвратятся в сокращённом составе, и грозило им со зловещей многозначительностью дать «должный ответ». Примечательно, что имя Гитлера в приказе не упоминалось.

Вопреки всем позднейшим заверениям Гитлер, похоже, не расставался с Ремом в убеждении, что начальник штаба СА и его соратники провели подготовку к тому, чтобы занять столицу, захватить правительственную власть и после «многодневных боев самого кровавого характера» устранить его самого, ибо девятью днями позже он отправился в свою первую поездку в Венецию. Правда, шагая в светлом дождевике навстречу украшенному орденами итальянскому диктатору, который, как утверждал политический анекдот, ходивший тогда в Германии, пробормотал ему навстречу «Аве, имитатор!», он производил впечатление нервозного, несобранного человека в плохом настроении, и начало этих странных отношений, исполненных взаимного восхищения и, пожалуй, слепоты, в которых Гитлер стал однозначно доминировать и подчинил их своему жёсткому пониманию дружбы, было исключительно неблагоприятным [547]. Однако тот факт, что он в условиях якобы непосредственно угрожающего путча, который мог предотвратить только он с его престижем, демагогической и политической ловкостью, отбыл за пределы страны, можно расценивать как дополнительное доказательство того, что он по меньшей мере не верил в мятеж Рема.