Мой брат Юрий - Гагарин Валентин Алексеевич (читать книги полностью .txt) 📗
— Что бы вы хотели пожелать своим дочкам!
И брат ответил без колебаний:
— И дочерям, и всем детям, и всем людям на земле я хочу пожелать мира, счастливой жизни.
Быть может, в те мгновения, на той пресс-конференции собственное детство в Клушине, ужасы фашистской оккупации всплыли в его памяти... Да что там всплыли! Эта боль жгла его постоянно...
И еще Юра, после ста восьми минут своего космического полета, не уставал напоминать, как она прекрасна, наша планета, и было бы преступно жить на ней в ссоре... Памятуя об этом, мои товарищи по работе из месяца в месяц пополняют кассу Фонда мира.
Ко мне в Рязань не раз приезжала мама. И она побывала на радиозаводе, встречалась и долго разговаривала с рабочими. И долго стояла в цехе № 8 перед портретами Юры и Владимира Серегина. Кстати, портреты эти написаны Виктором Петровичем Филипенко: в цехе он — секретарь партийной организации, а рисованием увлекается давно и всерьез.
Кто-то однажды пошутил: «У нас на заводе теперь целая династия Гагариных работает. Трое!» Значит, мы с дочерью Людмилой, а еще — Юра, на которого приходится нам держать равнение...
Эпилог
Я уже говорил, что в 1962 году, осенью, наша семья переехала на постоянное жительство в Рязань. Называл причины переезда.
Юра бывал у меня в Рязани. Дважды. И об этом, наверно, надо рассказать чуть подробнее.
Он старался приехать, что называется, инкогнито: никого не предупреждал, не ставил в известность. Но его неизменно угадывали, узнавали — узнавали орудовцы на дороге, мои соседи по дому; в ту минуту, когда он выходил из машины, узнавали дети.
Тайное становилось явным. Начинался наплыв гостей, званых и незваных — официальных, полуофициальных, совсем неофициальных.
Мне кажется, это немало тяготило Юру — уставал он очень от людского потока. Но никогда не жаловался. И со всеми был прост и сердечен, одинаково открыт и доступен для всех.
Первый его приезд случился осенью. Он оделся в штатский костюм, низко на глаза надвинул шляпу, и мы с ним отправились бродить по городу. Рязань пламенела багряной листвой, яркими красками полыхало небо. Неторопливо шагали мы по улицам и переулкам, пересекали площади и, незаметно для себя, оказались в городской роще.
Тут-то и произошла та курьезная история, о которой позже вспоминали мы с улыбкой.
Городская роща — огромный, вековой давности парк — когда-то размещалась на окраине Рязани, а за последние десятилетия, с ростом города, заняла едва ли не центральное место в нем. Уютные аллеи, затененные густыми кронами деревьев, пересекают рощу во всех направлениях. В аллеях всегда полным-полно людей: тут и детсадовцы на прогулке, и пенсионеры, жаждущие глотнуть не замутненного бензиновым чадом воздуха, и школьники, собирающие листву и цветы для гербариев, и конечно же молодежь — студенты, рабочие с ближних предприятий.
Навстречу нам по аллее как раз и двигалась шумная группа юношей и девушек. Поравнялись. И вдруг один из молодых людей, внимательно взглянув на Юру, оторвался от группы и бросился в сторону: там, под сенью лип, торговали с лотка литературой. Юноша швырнул на лоток деньги, схватил какую-то брошюру и бегом вернулся к товарищам.
— Сдачу, сдачу забыл! — закричала вслед лоточница — молодая женщина в модной куртке. Парень не услышал ее.
— Ты же без пяти минут инженер-электроник, зачем тебе эта абракадабра? — со смехом поддел его один из приятелей.
— Дураки, вы ничего не видите: это же сам Гагарин! — возбужденно выкрикнул парень и, выхватив у кого-то авторучку, подскочил к брату.
— Юрий Алексеевич, сделайте милость, разоритесь на автограф!
Делать нечего — не спасли низко надвинутая на глаза шляпа, черные светозащитные очки. Юра взял книжицу, покорно расписался на титульном листе. Улыбнулся, взглянув на обложку: «Посадка картофеля квадратно-гнездовым способом».
Парень, вежливо поблагодарив, отошел.
А в стороне, под сенью лип, творилось невероятное. Ватага молодых людей — оказались они студентами радиотехнического института — штурмовала лоток. Летели на утлый прилавок деньги — бумажки и мелочь, у кого что в кармане обнаружилось, ахала и охала, грудью оберегая свое добро от невиданной этой напасти, продавщица, но — куда там?! — толпа росла, люди в мгновение ока растащили все брошюрки, плакаты, настольные и настенные календари, открытки.
Когда улеглись страсти, когда был подписан последний автограф, Юра подошел к продавщице.
— Вам, вероятно, большой ущерб причинили? — спросил с улыбкой.— Поскольку вина тут моя, готов возместить затраты.
Продавщица оправилась от волнения.
— Что вы, Юрий Алексеевич, я подсчитала: лишние деньги оказались. Сдачи-то не брали почти. Куда я теперь с ними? Вот всегда бы так залежалую литературу разбирали! — вздохнула она и призналась, чуть смущенно: — Одну книжечку, Юрий Алексеевич, я все же спасла. Распишитесь для меня.
Достала из-под полы куртки брошюру, протянула. Юра взял ее в руки и громко рассмеялся: все та же — как сажать картошку квадратно-гнездовым способом.
Ближе к вечеру мы пришли на набережную Оки.
Юра долго стоял, положив руки на решетку ограждения: загляделся на стены и башенки Рязанского кремля, на тонкую свечу вознесенной высоко в небо колокольни Успенского собора. Лучи заходящего солнца ломались и дробились на золотых покровах древних строений, отражаясь, кололи глаза. Ветер заметал под ноги рыжую листву из сквера.
Он сказал:
— Знаешь, вот постоял, посмотрел на кремль — и как-то спокойней на душе стало. Кремли... Сколько их в России... Москва, Новгород и Псков, Астрахань, Ростов... Очень прочно стоят они на земле.
К нам подошли мои знакомые — ребята, с которыми вместе работал я на заводе. Фоторепортер местной газеты появился неожиданно, как умеют появляться фоторепортеры, и сразу же схватился за камеру. А разговор стал общим — шумным и немного бестолковым.
Потом мы отправились домой, окруженные гурьбой восторженно галдящих мальчишек и девчонок. И Юра охотно фотографировался с ними, и говорил о Евпатии Коловрате и Авдотье-рязаночке, читал по памяти стихи Сергея Есенина:
— Как здорово, сильно как сказано,— заметил он.— Просто и сильно. Погоди, Валентин, выберемся мы с тобой в Константинове. Есенин у меня вот здесь,— он коснулся рукой груди,— в сердце у меня Есенин. Я «Анну Онегину» от строчки до строчки помню... Знаешь, Валя, такое совпадение: Сергей Павлович от Есенина в восторге, великое множество его стихов знает.
Он, конечно, имел в виду главного конструктора.
На второй день мы ушли на дачу, и Юра, сняв рубаху, подставив нежаркому солнцу коричневую от загара спину, размечал лопатой будущий сад и азартно копал ямки под яблони. Кстати, саженцы эти он сам и выбрал в саду у соседа по даче: штрифель, славянку, антоновку.
Уезжая, он признался, что успел привязаться к Рязани и рад за меня, что поселился я в таком древнем русском городе.
Яблони, посаженные Юрой, покрываются веснами нежным светло-розовым цветом, а осенью их ветки гнутся под непомерной тяжестью плодов.
...Была весна, и неуемный солнечный свет обещал скорое цветение, близкую зелень листвы, когда Юра приехал в Рязань во второй раз.
Весь вечер и всю ночь напролет не сомкнули мы глаз. Мы говорили о том, о чем, наверно, могут говорить два родных человека, оставшись наедине. Вспоминали детство, войну, Клушино, Гжатск.
— Хорошо, что человеческая память способна хранить в себе так много,— сказал Юра.— Без памяти, забыв о своем прошлом, человек не был бы способен жить ни для настоящего, ни для будущего.
