«Крестный отец» Штирлица - Просветов Иван Валерьевич (библиотека электронных книг TXT) 📗
Гражданская война завершилась спешной эвакуацией остатков белых войск из Владивостока. Японцы договорились с главкомом НРА Уборевичем о мирном уходе. «Наш город вновь стал русским городом и может возродиться к мирному труду! — торжествовала газета “Голос Родины” 26 октября 1922 года. — [Вчера] на Светланской улице около городского сада образовалась в ожидании прихода войск ДВР большая толпа народа… В 3 часа в город входит конная разведка. Офицер и некоторые из солдат народно-революционной армии имеют в руках букеты цветов. Спустя несколько минут за разведкой показывается лошадь с военным, который держит в руках несколько букетов цветов. Далее идет кавалерия. У каждого из бойцов красный бант на груди…»
«Когда я переехала к ним, то у них ничего не было, жили бедно», — вспоминала Зоя Заика, венчавшаяся с Романом Кимом в 1922 году, еще в белом Владивостоке. Как и почему разорился Николай Николаевич — неизвестно и непонятно. В 1920-м, если верить городскому адрес-календарю данного года издания, он оставался владельцем трех домов. Роман Ким, заполняя в 1930-х служебную анкету, написал: «отец в годы интервенции занимался продажей остатков своего имущества, жил на проценты капитала, вложенного в Русско-Азиатский банк» {58}. Как бы то ни было, Зоя вышла замуж за образованного и обходительного юношу из семьи, о прежнем достатке которой она только слышала. И по примеру мужа поступила на восточный факультет Государственного Дальневосточного университета.
15 февраля 1923 года постановлением испытательной комиссии ГДУ студент Роман Ким был признан выдержавшим выпускные экзамены с отличным успехом. Дипломную работу он подготовил на тему «Мэйдзийская революция 1868 года». При ее прочтении складывается впечатление: автор — въедливый, старательный историк. Лишь отдельные яркие эпитеты показывают, что не совсем педант и «сухарь». Ким использовал только японские монографии и исследования, причем самые последние по времени издания. Он последовательно объяснял: государственный переворот в Японии, положивший начало кардинальным политическим, экономическим и социальным реформам, — это типичная буржуазная революция [6].
«Профессора предрекали мне карьеру ученого, и я сам собирался стать историографом…» Талантливого выпускника оставили на должности научного сотрудника по кафедре истории стран Восточной Азии. Но уже в мае Ким с женой уехал в Москву.
В архиве Государственной академии художественных наук СССР я обнаружил краткую автобиографию Кима: «В 1923 г. был избран преподавателем по истории Японии и японскому языку Института востоковедения при ЦИК СССР; в 1926 г. назначен профессором по кафедре истории Японии. С 1924 по 1926 г. состоял преподавателем Военной академии (по японскому языку и истории). В настоящее время работаю в Институте народов Востока (с 1927 г. научный сотрудник 1 разряда) и читаю лекции по истории дальневосточной литературы на Высших литературных курсах. Член совета Музея восточных культур». На справке стоит резолюция: «Зачислен временным научным сотрудником по литературной секции 10/V–29 г.» {59}. К этому стоит добавить, что в «Сибирской советской энциклопедии» 1929 года Роман Ким назван в числе лучших преподавательских кадров советской японистики.
Блестящая научная карьера, не так ли?
Глава 3.
РЕЖИМ СЕКРЕТНОСТИ
«Я видел, как вели на допрос Сиднея Рейли». Мэтр приключенческой прозы чуть улыбнулся, заметив удивление в глазах собеседника. Ленинградский писатель Михаил Хейфец познакомился с Романом Кимом зимой 1967 года на встрече в местном отделении Союза писателей СССР. Слово за слово, обсудили и только что вышедший на телеэкраны фильм «Операция “Трест”» — историю ареста чекистами в 1925 году британского суперагента Сиднея Рейли. Ким посетовал, что сценарий доверили писать не ему: «Я же всех персонажей лично знал…» {60}.
Персонажи «Треста» — это прежде всего начальник советской контрразведки Артур Артузов, разработавший операцию по заманиванию Рейли в СССР, и его заместитель Владимир Стырне. Но что могло связывать молодого преподавателя японской истории и языка с одной из самых секретных советских служб и ее руководителями? Только секретная служба. Как выпускник Дальневосточного университета оказался в центральном аппарате ОПТУ — Объединенного государственного политического управления, преемника ВЧК?
Вернемся обратно во Владивосток.
«Город, переживший многое за период интервенции, сохранил весь свой капиталистический уклад, с частной торговлей и частными предприятиями, кабаками и развлекательными заведениями, — вспоминал оперуполномоченный Приморского губотдела ГПУ Иван Булатов, прибывший из Читы (15 ноября 1922 года Дальневосточная республика присоединилась к РСФСР, и Госполитохрана ДВР влилась в структуру ГПУ). — А если к этому прибавить еще наличие множества иностранных торговых и иных представительств, сотрудники которых усиленно занимались разведывательной работой, то можно понять, какая работа ожидала нас здесь» {61}.
Отделение «Тохо» закрылось, Отакэ отбыл в Токио. Роман Ким усиленно готовился к экзаменам. Он рассчитывал остаться преподавать в университете. Научная карьера, помимо самореализации, была для него единственным способом содержать семью — жену-студентку и престарелого отца. Ректор ГДУ Владимир Иванович Огородников благоволил Киму и в январе 1923 года продвинул его на пост секретаря Дальневосточного отделения Всероссийской ассоциации востоковедения {62}. Ким на тот момент числился секретным сотрудником ГПУ.
«Сам я никогда бы на эту работу не пошел», — уверял Роман Николаевич, будучи под следствием. На исходе ноября 1922 года к нему домой заглянул Борис Богданов, учившийся на китайском отделении восточного факультета и уже служивший в губотделе ГПУ. «Он сказал, что [мне] доверяют как хорошему и преданному работнику…» На доследовании в 1945 году Ким добавил, что ему «польстило предложение работать в органах ГПУ… Вначале мне заявили, что я буду составлять обзоры, делать экспертизы, выполнять ответственные переводы и т.д., что меня как япониста вполне устраивало. В дальнейшем, когда мне поручили выполнять специальные задания — знакомиться с влиятельными японцами во Владивостоке и выявлять их взгляды и настроения, это меня заинтересовало и с точки зрения детективной» {63}.
— Разве у вас было к этому стремление? — удивился следователь.
— Да, — коротко ответил Ким.
Не понять, придумал ли он такое объяснение или по прошествии лет подвел итог, дав простое определение давнему интересу. Своим будущим коллегам по Союзу писателей СССР Ким в 1947 году рассказывал о романтике раскрытия тайны, удовольствии от победы логики над тайной и о том, что разведчики «тоже работают путем логики»… {64}
В чем нет сомнений — контрразведчиком Ким стал не из идейных соображений. Пламенным революционером он не был. В анкете протокола допроса Кима в 1937 году в графе «Сведения об общественно-политической деятельности» значится: «Не вел никакой». Занимая в аппарате ОГПУ — НКВД должность, связанную с заданиями государственной важности, он даже не пытался вступить в партию. В статьях о пролетарской литературе (японской) и «задачах оборонных писателей» (советских) не цитировал ни Ленина, ни Сталина, и не написал ни строчки о достижениях и всемирно-исторической миссии страны победившего социализма.
