«Крестный отец» Штирлица - Просветов Иван Валерьевич (библиотека электронных книг TXT) 📗
Максим Максимович, судя по всему, был глубоко законспирированным агентом, действовавшим отдельно от осведомительной группы Приморского обкома. Роман Ким, после закрытия филиала «ДальТА» работавший в газетах «Голос Родины» и «Воля», мог видеть его в редакциях и знать как журналиста со связями. А о разведывательной миссии догадаться после освобождения Владивостока, увидев Максима Максимовича в военной форме [4]. Или все-таки он был связан с ним? Намек — только в романе Юлиана Семенова.
В конце октября 1921 года белой контрразведке удалось раскрыть осведомительную сеть и арестовать ее руководителей и агентов. Но не всех. Не разыскали, например, агента «К», известного в группе как Дмитрий Васильевич Цой {48}. На допросе помощник начальника группы Андрей Одинцов показал: «Связь с ним принял в первых числах августа. По словам Цоя, он стоял во главе целой группы агентов (4–5 чел.), но никого из них не показывал нам… Информацию давал только о японцах, четыре раза в неделю. Информация рукописная, иногда с приложением документов с их переводом. Подлинные документы возвращались при следующем свидании обратно Цою. Сведения Цоя, первоначально очень подробные, к сентябрю стали мельчать и были настолько вздорны, что вызывали подозрение в инспирации. Это побудило Володю [конспиративная кличка представителя обкома] дать распоряжение о его увольнении…» {49}
Непонятно, насколько правдивы признания молодого чекиста, делегированного во Владивосток из Москвы. Агент «К», по словам Одинцова, работал на подпольщиков якобы «за крупное жалованье». Об осведомителе Трофиме Юркевиче, бывшем прапорщике штаба Приамурского военного округа, служившем переводчиком в штабе японского экспедиционного корпуса, Одинцов рассказал: «Информация его носила характер интервью по вопросам самым разнообразным, как, например, о настроениях в японском штабе, о направлении японской прессы… Сообщал он также новости из Консульского корпуса, но ничего серьезного и документального никогда не давал» {50}. На самом деле сведения Юркевич предоставлял ценные. В Читу поступали донесения: «Наш человек, работающий в японштабе, сообщает, что японокомандование ищет предлога для ввода своих войск в Хабаровск»; «Из имеющихся у нас документов, полученных из японских штабов, видно, что японцы считают правительство ДВР коммунистическим, а потому нежелательным для них, но все же намерены вести переговоры с ним, поддерживая одновременно антикоммунистические группировки. Если переговоры будут для них неблагоприятны, то они выдадут Приамурскому правительству оружие…» {51}
Помимо службы в японском штабе Трофим Юркевич, некогда учившийся в Восточном институте, преподавал японский язык и экономическую географию на восточном факультете ГДУ. Ким знал Юркевича «по институту» и слышал от него уже после Гражданской войны, что он «был связан с подпольным работником Фортунатовым, задания которого выполнял» {52}. [5] Арестованный Юркевич отрицал причастность к подпольщикам, улик против него не имелось, и Приморский окружной суд приговорил переводчика к высылке за пределы области. Однако постановление исполнено не было. Юркевича освободили из-под стражи, и он, как ни странно, прослужил у японцев до августа 1922 года {53}.
С какого момента, какие задания выполнял Роман Ким? С кем держал связь? Если он знал Кушнарева, то мог предложить свою помощь еще Госполитохране, от которой подпольный обком принял агентурно-осведомительную сеть во Владивостоке. Какого рода помощь? Переводы секретных документов? Составление листовок на японском языке? Или участие в рискованных операциях, где требовались наблюдательность, ловкость и умение остаться вне подозрений? Могло быть и то, и другое, и третье. В переиздании своего рассказа об апрельских событиях 1920 года Роман Николаевич упомянул, что пользовался записями майора из японской военной разведки, добытыми «в числе других документов особой группой, действовавшей среди японцев» по заданиям подпольной организации большевиков {54}.
К весне 1922 года осведомительная сеть и каналы связи партийной разведки во Владивостоке были восстановлены. А у Кима появилось отличное прикрытие. С сентября 1921 года он редактор владивостокского отделения «Тохо цусинся» — информационного агентства, подконтрольного японскому Министерству иностранных дел. Должность Ким получил, с одной стороны, по рекомендации профессора Евгения Спальвина, декана восточного факультета. Директор отделения «Тохо» Отакэ Хирокити одно время работал у Спальвина ассистентом на кафедре японской словесности. С другой стороны, благодаря личному знакомству с Отакэ. В апреле 1920 года японец приехал в Никольск-Уссурийский как корреспондент газеты «Ничи-Ничи», вместе с Кимом попал в жандармскую облаву, но был вскоре отпущен. «Он был наиболее либеральным журналистом и тогда уже являлся сторонником эвакуации японских войск с Дальнего Востока. Мои взгляды во многом сходились со взглядами Отакэ» {55}.
Чен из романа «Пароль не нужен» — студент университета. Он свой человек среди биржевых спекулянтов и наркоторговцев (канал нелегальной почты) и приторговывает ради поддержания нужной репутации политическими слухами и скандальными сведениями — как на бирже, так и в редакциях иностранных газет. Он умеет быть двуличным: «Чен снимает свой модный костюм, вешает его на плечики, укрывает марлей и ложится на циновки. Спит он ровно час, как будто будильник ставил. Из своей каморки он выходит беззаботным франтом с гаденькой угодливой улыбочкой и отправляется на биржу — к своим “друзьям-спекулянтам”». Чен не забывает, что от него ждут: «Максим, в порт пришли три японских парохода со снарядами и патронами. Там же танки и тридцать новеньких орудий…» Он знает, с кем и как нужно договариваться. «Из-за пакгауза выскочил Чен — как обычно франтоват, в руке тросточка с золотым набалдашником, пальто — короткое, как сейчас вошло в моду в Америке, шапка оторочена блестящим мехом нерпы… Подскочил к унтер-офицеру, что-то сказал ему по-японски, быстрым жестом сунул в руку зелененькую банкноту. Унтер отвернулся, и Чен провел Исаева с Сашенькой сквозь строй японских солдат. — Что вы ему сказали? — спросила Сашенька. — О, я прочел ему строки из Бо Цзю-и, — ответил Чен…»
От реального Кима в этом портрете — умение носить и менять маски, приспосабливаться к среде, приятельствовать с самыми разными людьми и… умение быть элегантным. Головоломные операции — наверное, преувеличение. Но для разведывательной работы у Кима имелись все возможности: редактор японского информагентства, учился в Токио, прекрасно знает характер и привычки японцев. А японские военные чины во Владивостоке любили общаться именно с японской прессой. К тому же у шефа Кима — превосходные отношения с Идзуми Рёноскэ, издателем газеты «Урадзио-ниппо», учрежденной влиятельными японскими коммерсантами, и ее русскоязычной версии «Владиво-ниппо», созданной для «справедливой оценки» политики японского военного командования в Приморье {56}.
Чена ловят после диверсии в порту, и он погибает на допросе в контрразведке. Киму пришлось прятаться от мобилизации, объявленной в августе 1922 года генералом Дитерихсом. Взяв Хабаровск на исходе 1921 года, белая армия удерживала город немногим более месяца и под напором Народно-революционной армии ДВР, сильно поредевшая, отступила к Владивостоку. «Отакэ мне посоветовал скрываться в японской гостинице на Фонтанной улице, — рассказывал Ким. — Скрывался примерно три недели под фамилией Мидзобе» {57}.
