Софья Васильевна Ковалевская - Полубаринова-Кочина Пелагея Яковлевна (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
3 Воспоминания опубликованы в сборнике «Памяти С. В. Ковалевской» [82, с. 144—154] и в книге «С. В. Ковалевская. Воспоминания и письма» [64, с. 360—368].
4 ААН, ф. 603, оп. 2, № 4—7.
283
11*
изящными рукодельными работами, к которым всегда чувствовала влечение в периоды отдыха от научной работы. Она много говорила со мной о Швеции, рассказывала, какую комнату она мне там устроила и какие дети есть у ее знакомых. Она также проверяла мои знания немецкого языка и называла отдельные предметы по- шведски... Затем настал день, когда мы с мамой стали собираться в путь. Юлия Всеволодовна очень огорчалась, расставаясь со мной, все знакомые также приходили высказать нам свои пожелания. Многие находили, что меня лучше было бы оставить у Юлии Всеволодовны и не брать с собой в эту чужую страну, где у матери не будет много времени заниматься мной, а вся окружающая среда будет совершенно чужой. Но мама была тверда в своем решении; она уже достаточно освоилась со Швецией, приобрела там достаточно крепкое положение и считала, что должна сама меня воспитывать.
Первый год меня не могли еще отдать в школу, и я на практике изучала шведский язык, путешествуя с нашей прислугой на рынок и узнавая от нее названия всех предметов, которые она там покупала. Наша квартира была расположена в новой части города, недалеко от большого парка, переходящего в настоящий лес, где по воскресеньям бывало много народа, а по будням было почти пустынно. Сюда часто по окончании лекций ходила моя мать вместе с писательницей Анной-Шарлоттой Эдгрен, бывшей ее большим другом. Иногда к ним присоединялся и брат Анны-Шарлотты — проф. Гёста Миттаг-Леффлер. Еще чаще они посещали каток, и как только я сносно выучилась кататься на коньках, я тоже могла сопровождать их. На прогулках моя мать и Анна-Шарлотта вели длинные и задушевные разговоры, обсуждали планы для новых рассказов и пьес Анны-Шарлотты, а иногда рисовали проекты будущей жизни людей, «когда не будет богатых и бедных и все будут равны». Такие идеи уже носились тогда в воздухе и очень увлекали обеих приятельниц. Первую квартиру, в которой мы жили в Стокгольме и куда меня привезли из России, я плохо помню, но другую, в которую мы переехали в следующем году и где моя мать прожила до своей смерти, я ясно вижу перед собой. Она была расположена на 3-м этаже (4-х или 5-ти этажного каменного дома) па улице Стурегатан, № 56, в той же новой части города, как и первая. На другой стороне улицы, прямо против окон нашего дома, был сквер, в котором росли пирамидальные тополя... Квартира состояла из 4 комнат, кухни и комнатки для прислуги. Горничная наша, Августа, имела свою отдельную комнату около кухни, где могла принимать своих гостей и где я очень любила сидеть по вечерам, когда мамы не было дома. Бывали у нас и другие прислуги, но Августа жила дольше всех, и она была нашей последней прислугой; она присутствовала и при смерти моей матери. Анна-Шарлотта Эдгрен-Леффлер, описывая в своих воспоминаниях нашу квартиру, говорит, что она имела отпечаток чего-то случайного, готового в любой момент распасться. Это, может быть, и казалось так ой, привыкшей к солидным шведским квартирам состоятельных шведских семейств... Мне, однако, эта квартира казалась роскошной. Наша гостиная, где стояла привезенная матерью из России мебель красного дерева, покрытая красным атласом, тоже казалась мне великолепной, и я мало обращала внимания на те дефекты ее, которые бросались в глаза Анне-Шарлотте. В ней стояло высокое зеркало в золотой раме на низком мраморном постаменте, было два
284
трельяжа с живыми растениями (помню фикусы на одном и цветущие традесканции — на другом). В этой гостиной сиживал и старик Норденшельд, рассказывавший такие интересные вещи о своем путешествии вокруг берегов Сибири на корабле «Вега», и молодой Нансен, только что еще вступающий на путь арктического исследователя. Здесь же бывали университетские профессоры Гюльдбн (астроном), Брёггер (геолог), Леке (зоолог), доктор медицины Медин (в честь которого названа болезнь Гейне — Медина), Миттаг- Леффлер и его сестра, писательница Эллен Кей, редактор газеты «Вольнодумец» Брантинг, получивший впоследствии большую известность как представитель социал-демократической партии в риксдаге, а тогда часто сидевший в тюрьме за оскорбительные отзывы о короле.
Здесь же начиная g 1888 г. частым гостем бывал профессор Максим Максимович Ковалевский, приезжавший для чтения лекций по социологии. Бывали и шведские, и норвежские художники, писатели и критики — как Брандес, Ибсен и многие другие, имена которых я уже не помню.
Про мои чувства к матери я должна сказать, что они были несколько сложны и не отличались той интимностью, как отношения к Лермонтовой. С последней я могла болтать о всех своих переживаниях, ничего не скрывая и никогда не опасаясь вызвать ее неудовольствие. Она любила меня такую, как я есть, не применяла никакой «педагогики» и не старалась влиять на меня в том или ином направлении. Это не значит, что она не замечала моих недостатков и безмерно меня баловала, но она делала свои замечания очень мягко, никогда не затрагивая моего самолюбия. Не то было с матерью. У нее был, очевидно, свой идеал «дочери», который она стремилась видеть воплощенным во мне. Она, несомненно, любила меня, по считала всякие излияния нежности ненужными, и, кроме поцелуя на ночь, я почти не получала от нее никаких ласк. Только уезжая на каникулы или возвращаясь из своих путешествий, она как бы спохватывалась и осыпала меня бурными и горячими ласками, но эти порывы быстро проходили. Вообще же она хотела «воспитывать». Она читала статьи по педагогике и разговаривала на тему о воспитании со знакомыми шведскими педагогами. Кроме того, она была еще, по-видимому, во власти воспоминаний о моем отце и о его ошибках, приведших его к трагическому концу. Мрачное настроение последнего года его жизни, его безволие и отход от пауки, с одной стороны, некоторое «легкомыслие» в делах, с другой, испугали ее и заставили опасаться повторения нежелательных черт и у его дочери. Сама она была волевой и решительной, хотя и подвергалась иногда таким же периодам мрачного настроения, как и он. Она стремилась выработать из меня сильного и энергичного человека и отчаивалась, когда это не удавалось.
Одной из ближайших приятельниц моей матери, наиболее близкой ей после А.-Ш. Эдгрен-Леффлер, вскоре стала Эллен Кей. В то время она была скромной учительницей частной женской школы, затем выступила на общественном поприще в качестве поборницы «прав ребенка». Ее перу принадлежит приобретшая большую популярность книга «Век ребенка», переведенная и на русский язык. Она не ратовала, как это можно думать, за общественные права женщины, подобно большинству так называемых феминисток, а наоборот, звала женщин к большему углублению в свою семейную жизнь и призывала девушек к исканию «настоящего счастья», ос¬
285
нованного на браке с действительно любимым человеком, без всяких иных побуждений, кроме чувств. За эти взгляды, ложно понятые консервативной частью общества как проповедь «свободной любви», она подверглась сильной травле в печати, должна была оставить преподавание и провела некоторое время за границей — в Италии и Германии, существуя литературным трудом. Через несколько лет оппозиция против нее улеглась, она могла вернуться в Швецию, приобрела там на скопленные деньги небольшой домик, завещанный ею затем Союзу женщин-работниц, и умерла в 1925 г., окруженная всеобщим почетом. Эллен Кей заметила несколько ненормальные отношения, возникающие между моей матерью и мной вследствие излишнего педагогического рвения той, и убеждала ее относиться не так нетерпеливо к воспитанию ребенка и не ожидать слишком быстрых результатов. Это я уловила сама из обрывков слышанных мной разговоров и это же я слышала затем из уст самой Эллен Кей. Ей же принадлежит одна из лучших биографий, написанных о моей матери.
2. Стихотворение Фрица Леффлера «На смерть С. Ковалевспой>>
