Таганский дневник. Книга 2 - Золотухин Валерий Сергеевич (книги без регистрации txt) 📗
Хейфец не был вчера комплиментарен, это очень насторожило меня. Быть может, подействовало на него отравление котлетами свекольными, но одно признание он сделал важное: «Теперь мы можем говорить откровенно, роль сыграна. До этого мы ведь тебе врали… Усыпляли тебя… Это хорошо, что ты не видел спектакль, не видел Борисова… и ничего не знаешь, какая была пресса, какой был шум вокруг спектакля… На тебя ничто не давило… Иначе ты мог и не согласиться… Когда была названа твоя фамилия, встречено это было с восторгом. Но когда начал репетировать, многие потускнели… да, сыграет, но… И должен тебе сказать с полной откровенностью — ты победил. Ты выиграл по всем показателям, на все сто процентов. Ты победил партнеров… они стали твоими союзниками. В театре ведь ничего не скроешь, и все разговоры доходят до меня. Первая твоя репетиция-читка, когда ты был… скажем так, „из гостей“, насторожила… а что это он так? Театр Советской армии — особый театр. Здесь еще живы традиции… здесь работают замечательные актеры… И ты хорошо вошел. Тебя приняли, что очень и очень немаловажно».
Пятница
Ну да, идет время — не читаю, не пишу… Билетеры в восторге от Павла I — лучшая роль, лучше всех таганских, вместе взятых. «Вы для нас открылись (действительно, нет пророка в своем отечестве). Я спросила у билетерши, женщины моего возраста, она сказала, что с Золотухиным ей больше нравится, чем с Борисовым». Ну и так далее. Павел I открывает вереницу ролей — Версилов и «Доктор Живаго»… Приехал Любимов с бароном Андреем: «Альфред Гаррич хочет, чтобы ты приехал к нему в Гамбург дня на три, чтоб он мог твои возможности понять… в июне. Партитура должна быть к декабрю». Сегодня он пошлет Губенко письменный приказ, что театр в услугах артиста Губенко не нуждается.
Нельзя быть над борьбой, как Алла, как Смехов.
Воскресенье
Молитва, бензоколонка, церковь, кофе…
Вчера Любимов собирал «наших». Как потом комментировал Бортник, «чужими руками опять совершить преступление», то есть отстранить Губенко от сцены. Вопрос в лоб:
— Ну вот, Губенко пришел, вышел на сцену… Что мы должны делать?
Любимов:
— А это каждый должен решить, что ему делать и как поступить в такой ситуации… Вы люди взрослые, учить мне вас не надо.
Ванька:
— Он сказал, что в таком случае мы все должны уйти со сцены.
Золотухин:
— Нет, Ваня, он так не сказал.
Иван:
— Как не сказал?.. Но это же понятно из его слов!
Золотухин:
— Нет, Ваня, так нельзя комментировать и расшифровывать его слова… Он завтра откажется от них… Этот вольный перевод ты оставь при себе, иначе он пойдет гулять по театру и дальше. Вот-де Любимов учит, как действовать, а тут — догадайся, мол, сама. Это две большие разницы, кто о чем и какую догадку для себя изберет.
Пошлость и гадость. Любимов производит Губенко в мученики, в герои, то есть сводит личные счеты. До этого он был хам, а теперь, если это случится, — герой.
Фарс с портретами — сняли Губенко, висевшего между Любимовым и Боровским, и повесили меня. Я попросил рабочих эту хреновину исправить. И они повесили меня на свое место, куда определило уже начальство Губенко, а Н. Н. я отнес в кабинет Глаголину. После «Чумы» Кондрат мне сказал, что я снова водружен на место между Любимовым и Боровским… Надо мной смеяться будут и издеваться, хихикать исподтишка.
«Валерка так подделывает твою подпись!» — с хохотом сообщает мне двоюродный брат Краснопольского, Леня Пятигорский. Эту информацию надо запомнить.
Входит в театр Любимов — на меня с обиженным видом: «Валерий! Это мое дело. Я не хочу с ним работать и не желаю висеть рядом. Это мое распоряжение перевесить портреты… Мое! Неужели ты думаешь, что без моего ведома здесь могут что-нибудь сделать… Не могу я рядом повесить Демидову, скажут — любовница… Антипова — смеяться будут… Ты — ведущий артист… А что, тебе не хочется висеть со мой рядом? По-моему, компания неплохая, Боровский, я… и ты».
Понедельник
Театр. Губенко нагнал вчера полтеатра журналистов, телевидение. В зале транспарант «Позор родителю, предавшему, а теперь продавшему». После спектакля загорелись мощные осветительные приборы. Н. Н. и Л. А. со сцены давали интервью. О чем — не знаю, вернее, о чем — знаю, но что говорили конкретно — не ведаю. У меня была своя нечаянная радость. Перед спектаклем меня вызвал шеф и приказал петь с Володей «Баньку». «Ты у кого работаешь?! А то ведь скажут — он сказал и ты не поешь». — «Я не в форме, у меня нездоров голос, я опозорюсь». — «Твоя природная музыкальность не даст тебе опозориться… Иди готовься!»
И Бог меня спас!! Я так не пел с Володиной фонограммой никогда, так хорошо, чисто, разнообразно.
Лунева сказала, что это шок, от этого можно сойти с ума.
Клевретка Филатовых Катька: «Как это здорово, почему раньше этого не было?» — «Губенко запрещал, снял, не хотел…»
Штейнрайх: «Это потрясающе!»
Так что у меня были радости свои на сцене, в финале.
Губенко: «Мне сказали, что в интервью „Таймс“ он сказал, что для Губенко и Филатова этот спектакль последний. Если он примет такое решение после спектакля, его секретарша должна передать мне его письменное распоряжение. Ты с ним общаешься — для него будет это тяжелое решение». — «А что ты не поговоришь с ним?» — «Пусть вызовет, он руководитель, вызовет — поговорим».
После спектакля заливалась Шацкая: «Во, мне запретили завтра играть, ребята, я завтра не играю!»
Николаю сказал я, что про Филатова, про его отстранение, слышу я впервые.
Николай: «Так мне сказали, я пользуюсь только слухами». По поводу портрета, усмехаясь: «На моем месте висишь» — и еще что-то.
А перед спектаклем возбужденная, с раздутыми ноздрями воинственно-ликующая Габец, Прозоровский, говорящий мне комплименты о «Мизантропе»: «Как жаль, что ты не играешь эту роль».
Когда Катя-клевретка говорила: «Неужели вы не будете вместе?» — проходящий Филатов: «Кому ты говоришь, он этого никогда не поймет». А говорил я про то, что Любимов месяц ждал, пока они извинятся или найдут возможность объясниться каким-то образом… Неужели, действительно, им хочется отцеубийцами быть?!
В кабинете Любимова перед спектаклем, войдя туда с Н. Высоцким, я застал А. Минкина. «Не надо скандала, ради Бога, театр полон журналистов!»
Накануне я видел Губенко во сне. Что-то он мне недоброе говорил про меня на Алтае, будучи уже без чинов, а я ему в ответ: «А-а… так вот ты как раскрылся, не смог удержать… Ах ты …твою мать!» — с чем и проснулся.
А перед этим мне снился сон, что все то замечательное, про что мне говорил Дьяченко Боря о Павле I, было во сне. Очнулся в ужасе, почти в слезах от жалости… Нет, это Боря говорил мне наяву, по телефону, и, более того, это мной как-то записано… И улыбнулся я счастью своему и успокоился.
Смирнов: «Как они… разбавили тобой начальство».
Губенко вчера заявил, что он придет играть, а Любимов обещал выставить людей, которые его не пустят в театр. Итак мы на грани гражданской потасовки. Интересно, чем кончится… Нет, вроде бы мой портрет еще не изрезан, не испохаблен, на нем еще не написано «Иуда» или «Брут».
Среда, мой день
И все-таки разговор, объяснение с Любимовым у Губенко и Филатова состоялось. И это хорошо. Николай благодарил меня и за вчерашнее. Я так понимаю, что ему рассказали про наше заседание перед спектаклем, где я настоял решительно, что зритель в театре, сейчас он будет в зале, а потому сегодня надо играть, мужской разговор отложить с Губенко на после спектакля и подготовиться ко второму. Так оно и было. Разговор был относительно спокойный. Хотя Феликс начал буравить о политических взглядах Николая, о письме 50-ти, чуть было не вывел Кольку из себя. Самым мужественным оказался Антипов: «Мы не про то договаривались». Шеф вообще хитро начал — извинился перед Филатовым за фразу о его картине. Тот и не помнил ничего. В свою очередь, Ленька отвешивал реверансы в сторону шефа. Ясно было дитю, что шеф раскалывает альянс, и он добился от Леньки слова, что при всех обстоятельствах он второго будет играть. Ленька плакал и сморкался в кашне — всех жалко… Шеф спросил про кого-то: «Тебе жалко, Леня?»
