На плахе Таганки - Золотухин Валерий Сергеевич (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗

Распутина вывели из секретарей, на съезде согнали с трибуны, Белова тоже. Что он, Валя, умом дернулся? Прости, Господи!

Ростропович в Белом доме — вот что потрясает, потрясло. Градский — вот это завидно. Это феноменально, до него далеко, до Филатова близко.

Фильм не стоит разговора — вот что я хотел сказать. И мне смешно, что серьезные критики пытались о нем серьезно сказать, а на фестивале он чуть было не занял какое-то место. Это какой же уровень фестиваля, в самом деле.

8 сентября 1991 г. Воскресенье — отдай Богу

Хорошо у В. В. Розанова про «события». А он в парной и дня два-три не пишет статей. А Губенко на даче, а Золотухин дал интервью и ждал ареста. Отдавал распоряжения по недвижимости, писал завещательные письма... Бортнику все по х... — он пил, а жена ходила на баррикады.

Чтение последних дней — «Апокалипсис», «Прогулки с Пушкиным» (очаровательно, роскошно; ему, Абраму Терцу, есть о чем с Пушкиным поболтать и нам передать разговор ясно и остроумно), «Уединенное»... Интересно почитать и стенограмму обсуждения этой книги «академиками».

Что грядущий мне сезон готовит?! Неужели Д'Артаньяна? Пошалить? Но Евтушенко совсем ушел в политику. Он нашел свое призвание. Он снова хочет возродиться как прогрессист. А чем его кино хуже Ленькиного? Хотя ни одного «кина» Евгения я не видел. Но это так, к слову. Уж чересчур «всерьез» Ленька запузырил эту чепуху. Чувство юмора изменило ему, однако. И мало «виходки», мало остроумного. Надо было (даю совет) ориентироваться на комедию. Слишком серьезны Шацкая, Евстигнеев и др.

Николай остался министром. Слава Богу! «В два часа я проиграл сражение, но в четыре я его уже выиграл». Его выигрыш воспринимаю как свой. И в этом есть правда, резон.

Он не нуждается в жалости, снисхождении. Завтра он придет победителем, а не с дерьмом на шляпе.

16 сентября 1991 г. Понедельник

А сегодня решает коллектив: ехать или не ехать в Югославию — там взрывы уже в Белграде. Но дело даже не в бомбах. Приз уже намечен Р. Виктюку, а Любимову они не купили билет — нет валюты у них, и другой город нам не обеспечили, и вообще не очень нас там хотят... Но стреляют. И вот Любимов Борису дает совет: всех опросить лично. Лично я ехать не хочу.

«У каждого Есенина свой Мариенгоф отыщется». Это Филатов про меня, про мои дневники. У меня не повернулся язык сказать ему то, что я в самом деле думаю о его фильме... и я сказал: «Конечно, хорошо». Все ложь. Ну, Бог с ним.

17 сентября 1991 г. Вторник

Звонили из редакции газеты, из Быстрого Истока. На счету 23 000 всего. Для храма нужно набрать 500 000 рублей. Место определено... Говорил кто-то долго и быстро, я толком не понял ни хрена: «письмо получили...», «печатать будут...» — телефонный разговор. Ждут в Быстром Истоке. В общем, надо засучивать рукава и отправляться за деньгами с мешками.

И вот беда. Не хочется в театре работать. Ноги болят и расходую горло. И главное — деньги, деньги и деньги... На храм, на починку дачи, на ремонт квартиры. Проездиться по России, купить, наконец, этот дом родительский в Быстром Истоке и там жить. Это ведь все серьезно.

20 сентября 1991 г. Пятница. Рынок — день Тамары

Тамаре сорок четыре года. Какая она у меня, в сущности, молодец. Как ей хочется попасть в Америку. Но увы и ах... На рынке прошлый раз мы повстречали Аркадия Высоцкого: «Я — весь кинематографист. Тут снимают, там снимают. Спасибо за отзыв о стихах». Это он или читал, или мать Люся ему показала дневниковый отзыв мой. Я был рад видеть этого талантливого обормота, отца троих детей. Последний у него еще грудной, и это еще не последний, я думаю.

22 сентября 1991 г. Воскресенье. «Ту-154», 1-й класс

Куда мы летим? Бомбоубежища в Белграде могут укрыть не более 1/10 населения, в случае бомбежки со стороны Хорватии. Такой конец «Таганки» — под бомбами — хороший финал для затянувшейся истории нашей. Труппа обос.., но только Шацкая испугалась, да Жукова, кстати, где она?

Сегодня мы шефа увидим. Разговор будет, по-моему, о путче и о личном мужестве. Везу ему письмо Турбина. Я еще и потому еду, что это — прощание с ним. Мы увидимся в последний раз. Дал прочитать Демидовой письмо Турбина о «Ревизоре». Не Губенко городничий и никакой не Шаповалов, потому что это скучно, а только Петренко, потому что в нем есть черт, здесь должны быть чёрты или черти... не знаю... В данном случае, конечно, чёрты. Губенко не согласится, и потом в нем нет черта.

Вчера проезжал мимо Музея Ленина — толпа, транспарант «Ленин жив, Ленин будет жить». Не приведи, Господи!

Прах его опасаются брать администрации всех крупных кладбищ. Это же какая охрана понадобится, чтоб его беспрестанно не выкапывали, не растоптали, чтоб не развеяли, подобно Самозванцу.

Любимов:

— Я узнал, что он стал министром, когда он уже стал министром. Я рядом не хочу с ним стоять. Я очень терпеливый человек, но всякому терпению может наступить конец.

— За этот спектакль «Преступление» я получал самые высокие премии в Англии и в Америке.

— Восстановив «В. Высоцкого» без меня, вы испортили спектакль. Бюсты — пошлятина, пионеры — трижды пошлятина, и еще выслушивать истерику: «Как вы посмели снять моих пионеров?!» Я проходил на этот спектакль через два кордона, войск и КГБ.

Он очень убедителен. Все могут поверить, что он истину говорит.

— Это мой последний с вами эксперимент. Мальчик мой жить не может в Советском Союзе.

— Вы даже возраст мой не учитываете. Сколько вы сорвали репетиций и спектаклей...

23 сентября 1991 г. Понедельник. Ночь. Югославия. Белград, отель «Славия», № 234

После четырехчасовой беседы с шефом. Зачем я сказал ему это выспреннее «обязательно»?

Любимов при встрече, пожимая руки: — Вы были на баррикадах?!

И я выпалил:

— Обязательно!!

— Ну, я не сомневался!

Слава Богу, это было, кажется, один на один. Никто не слышал моего вранья. Сутки не выходит из головы — как ему сказать, что я не был на баррикадах, я хотел, я послал старшего сына и остался с младшим. Хотел в утреннем письме ему об этом написать — и тоже не хватило кишки. И что, если какой-нибудь Феликс в отместку уличит: «На каких баррикадах ты был? Что ты врешь?! Ты же дома сидел!» Скорее бы улетал Любимов и забыл бы это мое «обязательно».

24 сентября 1991 г. Вторник, отель «Славия»

Любимову я все-таки нашел возможность сказать, что в ту ночь роковую на баррикадах я не был, «чтоб вы не думали обо мне лучше, чем есть я на самом деле». И зауважал я себя немножко, и стало мне легче гораздо жить и смотреть партнерам в глаза.

В сущности, у меня есть только один человек, которому я верю на все сто, даже если она и говорит вещи мне больные, колкие, неприятные, — это моя жена Тамара.

Любимов, прощаясь, за спиной переводчицы: «Напиши свое распределение ролей. Мне интересно будет сопоставить. Я люблю думать, а почему, а что за этим? Напиши мне письмо о „Подростке“. 28-го Борис будет у меня, передай с Борисом». Вот эта фраза и останется у меня в ушах и в душе надолго, до скончания. «Напиши мне письмо»...

Как он звал меня сегодня с собой на лихорадочное прощание — как бы еще успеть сказать: «этот круглый стол... для поддержки штанов». Как ему одиноко — «напиши мне письмо»...

«У меня есть магнитофон, когда не спится, я включаю его и записываю свои мысли и предстоящие репетиции... Моя семья живет в Иерусалиме... Я гражданин трех государств — Израиля, бывшего Союза и Германии». Он почетный гражданин Германии за вклад, внесенный в культуру этой страны.

Сам спросил у меня «эти бумажки». Не забыл. «Я раздам хорошим людям. Несколько — барону, он их даст, будь уверен, кому надо... княгине Васильчиковой... ну, конечно, тем, кто говорит по-русски». И вот то, что он не забыл про «бумажки» со счетом на храм, ну разве это не о многом говорит? И опять я люблю его.