Аквариум как способ ухода за теннисным кортом - Гаккель Всеволод (книги .txt) 📗
Часть третья
Как бы то ни было, я благополучно вернулся домой и был абсолютно свободен. Шел семьдесят третий год, мне было двадцать лет и было абсолютно всё равно, что делать. Первое, что я узнал, это то, что Алексей пропил мои швейцарские часы, которые я оставил ему на хранение. К этому времени он уже успел развестись с женой и вернулся жить в родительский дом. Незадолго до моего возвращения он пьянствовал на даче и спалил времянку. Сгорело наше единственное жилье и соседские постройки. Сруб дома, который не успел достроить отец, по счастью не пострадал. Уже десять лет он стоял без окон, дверей и полов. Андрей женился, но не имел постоянной работы и перебивался случайными заработками. Всё свободное время я проводил с ним и его женой Татьяной. Мы ездили на дачу, убирали пепелище и смотрели на дом, не зная с какой стороны к нему подступиться, поскольку денег не было ни копейки. Я старался переслушать всю ту музыку, которую упустил за годы изгнания, но наш проигрыватель абсолютно устарел, и мне уже не давали пластинки, боясь, что я их запилю.
Время было такое, что надо было устраиваться на работу. Как-то позвонил приятель Андрея, и сказал, что на некоем Доме грампластинок, рядом с которым он живет, висит объявление, что требуется экспедитор. Мне было без разницы, а это как-то интриговало. Дом грампластинок оказался просто оптовой базой и складами фирмы «Мелодия». Меня сразу же туда взяли, и моя работа стала заключаться в том, что надо было загрузить полную машину грампластинками и поехать развозить их по магазинам. Пластинки оказались очень тяжелыми, и мне в день надо было перетаскать две-три тонны – погрузить и разгрузить, но при этом можно было достаточно быстро обернуться и часам к трем, а иногда и к двум уже быть свободным. Это было не обременительно, и меня абсолютно устраивало. Была масса свободного времени. Единственным неудобством было то, что иногда надо было ехать в командировку по Ленинградской, Псковской и Новгородской областям. Иногда оно и не так плохо, но я на трое-четверо суток попадал в замкнутое пространство с водителем, и в пути не было никакой гарантии ночлега. То есть, надо было ехать и искать приют в каком-нибудь доме колхозника, либо ночевать прямо в автомобиле. Летом это было ещё терпимо, можно было соорудить себе лежбище в кузове. Но ближе к осени это стало невозможно. Пару раз мне приходилось стучаться в деревенские дома, а иногда и просто сидеть в кабине с водителем, который тоже не был счастлив, поскольку, если бы я убрался, он мог бы лечь на сиденье и как-то устроиться. К тому же ему непременно надо было пить и говорить за жизнь. Это было не очень интересно. Один раз, когда мы разгружались в каком-то городке и думали, ехать ли нам дальше или заночевать на месте, водитель успел выпить бутылочку портвейна. Я этого не заметил, и мы поехали дальше. Машина была марки «ЗИЛ-130», весом 5 тонн, и вел её человек, которого я до этой поездки не видел. Он разогнался, и вдруг я почувствовал, что машину носит из стороны в сторону. Когда я на него взглянул, то ужаснулся: он был совершенно пьян и ничего не соображал. Я пытался его уговорить остановиться, но он мне говорил, что-то типа: «Моряк ребёнка не обидит!». Так мы проехали километров двадцать. Нам повезло, что было ещё достаточно светло и что это было какая-то второстепенная дорога, так что нам почти не попадались встречные машины. Мы заночевали в каком-то доме, куда обычно за рубль пускали спать на лавке. Водитель полночи продолжал пить с «гостеприимным» хозяином, но, слава богу, под утро они оба затихли. Утром у водилы проснулся комплекс вины, и оставшиеся два дня дороги он молчал. Я стал подумывать о том, что, может быть, эта работа меня не совсем устраивает. Осенью мне предложили перейти просто рабочим на склад, и я согласился. Работа заключалась в том, что утром несколько машин надо погрузить, а после обеда разгрузить пару машин или контейнеров с товаром с заводов грампластинок. В паузах надо было заколачивать ящики, которые отправлялись поездом. Всё это происходило в подвале. Коллектив состоял из нескольких теток, которые постоянно матерились. Время от времени приходили контейнеры с импортом из Восточной Европы. Это всегда было интересно, ибо там могли оказаться лицензионные пластинки. Иногда и сами польские или чешские пластинки были достаточно интересными. Так моим любимым польским артистом стал Чеслав Неман. Как работник фирмы я имел право на приобретение нескольких экземпляров и мог покупать пластинки всем своим дружкам. Это был единственный положительный фактор, в остальном это была тяжелая, изнурительная работа.
Я проводил много времени со своими старыми друзьями. Мы часто виделись с Никитой Воейковым и его женой Ольгой, с которой мы мгновенно подружились. Через некоторое время наше общение постепенно свелось к тому, что, когда я приходил к ним домой, я больше говорил с Ольгой, а у Никиты всегда находились другие дела. Иногда мы с Ольгой шли гулять. Мы ходили в Эрмитаж или Академическую столовую, где в плохую погоду можно было сидеть и пить кофе. Там собирались интересные люди, Кол Черниговский и Владимир Карлович, которого звали Желтым. Может быть, Никита и ревновал, но при этом делал вид, что ничего не имеет против. У них с Ольгой явно что-то не ладилось, и я каким-то образом оказался в трещине между ними. Как-то осенью Никита уехал на картошку и на выходные я поехал навестить его в деревню Чёлово. Это был классический вариант, когда вечером все напиваются, поют песни под гитару и спят вповалку в колхозном бараке. Я не понял, зачем приехал, поскольку делать там было абсолютно нечего, и к вечеру следующего дня я решил уехать. Назад мы ехали вместе с Сэнди и Джоном, с которыми мы только что познакомились и оказались попутчиками. Они мне очень понравились и чем-то напоминали Джона с Йоко. Путь был не близок, и мы всю дорогу болтали о «Beatles». Джон, родом из Сибири, был настоящим битломаном. Как мне казалось, он знал о «Beatles» абсолютно всё, его было приятно слушать, но для этого надо было уметь его разговорить, что по началу было не так просто. Он играл на электрооргане, и мы предполагали продолжить знакомство.
И уже глубокой осенью я решил зайти в музыкальную школу и навестить Анатолия Кондратьевича. Я пришёл в класс, он был очень рад встрече и предложил мне посидеть послушать. Я просидел часа три, дождался, когда он закончит, чтобы его проводить и поговорить за жизнь. На меня нахлынула масса эмоций и воспоминаний. Я снова оказался в мире, с которым давно порвал, но при этом где-то оставалось ощущение, что я каким-то образом ему принадлежу. Мы разговорились, и разговор кончился тем, что он предложил мне продолжить наши занятия. Он договорился, что мне как старому ученику, которого ещё помнили все педагоги, позволят свободно посещать предметы, какие я захочу, и я попробую подготовиться к экзаменам в музыкальное училище. Коль скоро это была одновременно и детская школа, и школа для взрослых, мой возраст не был критическим. Анатолий Кондратьевич достал мне виолончель и смычок (у меня не было своих), и мы стали заниматься. Я продолжал работать с 9-ти до 5-ти, потом приходил домой и занимался на виолончели. После трехгодичного перерыва пришлось начинать с самого начала, руки совсем не слушались. К тому же я продолжал надрывать их, таская коробки и ящики с пластинками. Но через два месяца я уже играл вполне сносно и мог снова участвовать в школьном оркестре. У меня уже были длинные волосы, и как-то после репетиции мы разговорились со скрипачом Никитой Зайцевым, который тоже достойно выглядел. У нас быстро нашлась общая тема – нет ли у меня последнего «Цеппелина» или что-то в этом духе. Он не сразу раскрылся, а как-то туманно намекнул, что он иногда играет другую музыку. Меня это заинтриговало, и мы быстро подружились. Как-то он предложил мне сходить на концерт «Аргонавтов», и, когда мы пришли, я был восхищен тем, что нас запросто пропустили, а он знает музыкантов этой группы. Чуть позже мы ходили на «Мифов», и через какое-то время хождение на сейшн для меня стало привычным занятием. Но мне так и не посчастливилось застать «Санкт-Петербург», в котором, как выяснилось, играл сам Никита. Они в это время уже не играли вместе, а трансформировались в «Большой железный колокол». Мне было чрезвычайно лестно, что я могу бывать среди этих людей. Также я уже самостоятельно ходил в Тряпку (Текстильный институт) на «Землян».
