«Шоа» во Львове - Наконечный Евгений (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Экзальтированная восторженность Павла немцами воспринималась без возражений, как должное. Галичане, которые свыше шести поколений (150 лет) находились под властью австрийских немцев, привыкли очень высоко ценить все немецкое. Вообще считалось, что немцы имеют исключительные организаторские способности, очень дисциплинированы, отличаются добросовестностью и старательностью в работе и упорны в достижении цели. Впрочем, такое мнение о немцах существует и поныне.
— К гражданскому населению, продолжал Павел, — солдаты относятся корректно. Немцы не любят только воровство и почему-то очень не терпят евреев.
И стал Павел рассказывать удивительные вещи. В воскресенье, в полдень, когда народ в Мостиске выходил из местной церкви и костёла, немцы согнали группу почтенных, уважаемых в городке евреев на площадь Рынок. Им вручили метлы и на глазах прохожих, издеваясь, заставили подметать центральную площадь. Типичная немецкая псевдошутка, рождённая немецкой манией чистоты. Среди «дворников» был раввин Мостиски, он же учитель немецкого языка, известный адвокат, уважаемый жителями городка доктор и несколько зажиточных купцов, среди них — самый крупный торговец зерном в районе (Павел назвал его фамилию). Их заставили подметать улицу в еврейский праздник, когда верующим не разрешалось вообще ничего делать, только молиться. Кто, по мнению немцев, не проявлял рвения в работе с метлой, того били дубинками. Особенно лютовали солдаты, одетые в черную форму, у которых на пилотках было изображение черепа и скрещенных костей.
— Солдаты в черной военной форме, — рассказывал Павел, — схватили на улице несколько хасидов, обрезали им пейсы, вынудили их ездить один на другом и всячески над ними издевались. А в конце очень сильно избили. Вообще они так ненавидят евреев, что готовы их убивать, — сделал вывод Павел осенью 1939 года.
Мой отец пережил Первую мировую войну и хорошо был осведомлен о порядках в немецкой и австрийской армиях, где не было места антисемитизму. Его очень удивило, что законопослушные немецкие солдаты, которые славились крепкой воинской дисциплиной, могли самостоятельно издеваться над мирным гражданским населением, притеснять и мучить евреев.
— Тут что-то не так, — сказал он. — Без приказа сверху немецкий солдат, знаю, ничего такого не сделает. Тут, наверное, замешана самая высокая власть, скорее всего, сам Гитлер.
О том, что Гитлер ярый антисемит, знали все, но чтобы немецкая армия стала делать погромы гражданского населения, не могли понять. Ведь армия традиционно считалась аполитичной.
Со временем во Львове узнали, что подобным образом, как в Мостиске, немцы публично надругались над евреями на площадях Судовой Вишни, Дрогобыча, Стрия, Самбора, Добромыля и иных галицийских городков. Уже тогда возникало тревожное предположение, что эти показательно-провокационные акции осуществлялись евреями специально для поощрения местного населения к еврейским погромам.
Можно смело сказать, что Львов ни до того, ни после не видел такой крикливой, откровенно беспардонной, целенаправленной, всеобъемлющей пропагандистской кампании, как осенью 1939 года. Советская власть тогда готовила пародийные «выборы» в исключительно декоративное Народное собрание, которое задним числом должно было просить Москву и, конечно, лично «отца» Сталина включить «освобожденную» Западную Украину в состав СССР. Ежедневно с утра до вечера на предприятиях, в организациях, школах, на улицах, в домоуправлениях, даже медицинских учреждениях специальные агитационные бригады организовывали митинги, читали лекции, доклады, проводили агитационные беседы. Самолёты разбрасывали над улицами города агитлистовки. Бывшее польское правительство и польское управление непременно называли «буржуазным», а польское государство — «панским». Досоветскую действительность всесторонне шельмовали как период угнетения, эксплуатации и беспросветной нужды. В то же время до небес восхвалялась будущая «зажиточная, цветущая жизнь в СССР». Об этом с утра до вечера кричали черные громкоговорители, развешенные на людных перекрестках города. Явка на ежедневные предвыборные митинги была вроде свободной, но на самом деле — «непринудительно-обязательной». Страх перед Сибирью гнал закрученных в водоворот событий людей на большевистские агитационные сборища. Естественно, также было природное желание как-то приспособиться к новому образу жизни.
Как упоминалось, львовяне тогда плохо понимали русский язык. Называли его «какаючим». Когда на этом языке выступал военный, слушатели вежливо молчали, но только по-русски выступать начинал гражданский, как неудовлетворенная аудитория протестуя шумела: «Не понимаем! Говорите с нами на польском или на украинском!»
Сам митинг делился на две части: политическую и художественную. В нудной политической части без конца повторялись те же самые призывы и лозунги в различных вариантах. Начинался митинг с осуждения проклятого капиталистического прошлого под выкрики «Позор Пилсудскому!», а заканчивался пламенным призывом «Да здравствует наш отец Сталин!». Ораторы в нужном месте первыми начинали аплодировать, вынуждая аудиторию повторять аплодисменты за ними. В художественной части, кроме профессиональных, нередко выступали и самодеятельные артисты. Вокальные номера чередовались с поэзией или, как это еще называли, художественной читкой. В репертуаре самодеятельных артистов неизменной популярностью пользовалась «Старая сказка» Леси Украинки. Отрывки из этой поэмы декламировали на каждом митинге. Ударение делалось на таких «грязных» строках:
Намек был прозрачным. Чекистский террор уже показал свои когти и вскоре собирался схватить город за горло.
В завершение митинга председательствующий, по установившемуся ритуалу, обращался к публике: «Есть ли какие вопросы?». Однажды я был свидетелем, когда не очень трезвый каменщик из девятого дома нашей улицы сказал, что у него есть вопрос, но не с места, а с трибуны. Его любезно пригласили туда. Он взобрался на трибуну и громким голосом спросил:
— Скажите, когда вас, наконец, «шляк трафыть»?
Свой вопрос каменщик произнес на польском языке. Председательствующий, приезжий восточник, не понял эту галицийскую идиому, которая происходит от немецкого (ein) schlagen — ударить, бить, тут в понимании «Когда вы исчезните?» По требованию председательствующего каменщик снова повторил вопрос под общий смех аудитории. Кто-то из президиума тихонько объяснил смысл фразы. Председательствующий опомнился и сообщил, что каменщик очень пьяный и быстро распорядился, чтобы милиционеры стянули его с трибуны. Больше никто несчастного каменщика не видел.
В общественных местах Львова, на стенах высоких домов появились огромные портреты Сталина, Ленина и поменьше — иных коммунистических «вождей» — небожителей из Политбюро, среди которых, кстати, не было ни одного украинца или поляка, но был украинский еврей Лазарь Каганович. Всего вождей вместе со Сталиным было девять: Андреев, Ворошилов, Жданов, Калинин, Микоян, Молотов, Хрущев. Везде были развешены транспаранты с серпом и молотом, звездой и надписями типа: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» или «Да здравствует Сталинская Конституция!». Львовяне привыкли не обращать на них внимание. Но один из транспарантов вызывал у поляков дикую ярость. На нем было написано: «Да здравствует старинный украинский Львов!».
Смена власти в городе ощущается больнее, чем в деревне. Внезапно все многочисленные высокооплачиваемые престижные административные должности районного и областного уровня, а также должности в армии, полиции, судоустройстве, школах, образовании, культуре, руководящие должности в торгово-банковской сфере, в системе связи, на производстве стали для поляков недоступными. Им оставались рабочие места возле станков, на строительстве, в санитарно-очистных заведениях города, то есть в социальном плане поляков сравняли с украинцами. До поры, до времени сохраняла свои должности только польская «трудовая интеллигенция». Но доминирующие позиции удержать она долго не смогла.
