Кронпринцы в роли оруженосцев - Александров Валентин Алексеевич (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .txt, .fb2) 📗
Шелест добросовестно выполнил возложенную на него миссию, прочитал, не сбиваясь, весь текст и закончил его назиданием «товарищу Кригелю», не очень-то вникая в смысл особой позиции этого деятеля.
Такого рода назидания были в ходу на судилищах в партийных органах КПСС. Надо думать, что и Шелест бросал укоры в адрес обвиняемых на заседаниях украинского политбюро, где никто не смел и слова сказать в ответ. И тут произошло неожиданное.
Кригель, такой же полный и малоподвижный человек, как и Шелест, услышав свою фамилию, вдруг встрепенулся и спросил: «Товарищ Шелест, а почему мне-то надо особенно об этом подумать?»
Если бы Шелест хорошо разбирался в том, что прочитал, а главное — готовился бы к спору, а не к выволочке, возможно, он и нашел бы вразумительный ответ. Но в его интеллектуальном запасе не было подходящего аргумента, и он ответил, не очень-то заботясь о смысле слов: «Вы посмотрели на меня, вот я вам и сказал».
В зале воцарилась мертвая тишина. Бессмысленность упреков в адрес «чехословацких ревизионистов» приобрела осязаемость. Стало невыносимо смотреть друг другу в глаза. Продолжать полемику было психологически невозможно. «Прервемся на этом», — сказал Брежнев, не нашедший лучшего выхода, как и его украинский сподвижник.
Заготовленный сценарий переговоров и атаки на Дуб-чека рухнул. Начались судорожные поиски компромисса, завершившегося общим согласием провести через три дня более широкое совещание в Братиславе, на котором Шелест уже не получил слова. Ну, а к нему приклеилось в окружении делегации ядовитое определение — «шкаф с ушами». Хотя он, конечно, был и не самым главным носителем зла в этой истории.
ПОКУШЕНИЕ НА ВЛАСТЬ
Весной 1992 года, когда крушение Советского Союза стало свершившимся фактом, мы встретились на выходе из поликлиники в Сивцевом Вражке с бывшим главным помощником Л.И. Брежнева Георгием Иммануиловичем Цукановым. Обоим спешить было некуда. Он уже несколько лет был на пенсии, а я совмещал пенсию с работой в журнале, но новая работа не требовала суеты.
Разговор, как тогда неизменно случалось при встречах аппаратчиков КПСС, зашел о причинах тотального краха компартии. Наши довольно добрые отношения позволяли говорить достаточно откровенно.
Мы оба сходились во мнении, что кризис в партии был связан не только с развальной политикой Горбачева, но и с тем, что называлось застоем общественной и экономической жизни в последние годы нахождения Брежнева у власти.
— Можно ли было предположить, что Леонид Ильич оживит руководство за счет привлечения молодых руководителей, может быть, с передачей им части функций? — спросил я этого ближайшего сподвижника Брежнева.
— Что вы?! В отношении властных полномочий Брежнев был неколебим, даже в самые острые периоды своих заболеваний, — сказал Цуканов. — В 1976 году, когда он себя чувствовал плохо, приезжал на работу всего на два часа, а то и вовсе оставался на даче, я затеял с ним такой разговор. Сказал, что, может быть, стоит освободиться от какой-нибудь функции, которая не определяет реальные властные полномочия, а времени забирает много. «Что ты имеешь в виду?» — сразу прореагировал Леонид Ильич. Я сказал, что имею в виду функции Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Ведь в первые годы своего партийного руководства Брежнев не занимал этот пост. Вот и сейчас можно освободиться. Реальная власть там не большая, а времени требуется много. «Ты это один придумал? Больше у тебя ничего нет на уме?» — спросил Леонид Ильич. «Один, — ответил, — так рассудил, других соображений нет». Леонид Ильич взял у меня бумаги, которые я должен был ему доложить. Сказал: «Бумаги оставь, сам разберусь. А ты ступай и получше подумай, когда хочешь чего-нибудь сказать».
— Что же было дальше? — спросил я Георгия Имману-иловича. Тот вздохнул, кисло улыбнулся. Ответил:
— Все как и можно было предположить. Я вышел из кабинета Леонида Ильича. И потом он меня три месяца к себе не пускал. Ни по прямой связи связаться с ним я не мог, ни переступить порог кабинета. На телефон он просто не реагировал, а относительно встречи секретарь всегда говорил одно и то же: Леонид Ильич просил бумаги оставить здесь, он сам во всем разберется. Стоит ли говорить, что некоторые вопросы требовали обстоятельного обсуждения, а некоторые безотлагательного решения. Все это застряло на долгий срок.
— Ну, а дальше? — спросил я. — Состоялся ли какой-нибудь разговор по принципиальному вопросу полномочий?
— Никакого разговора. Месяца через три он вызвал меня по какому-то пустяковому делу: «Разберись, доложи». И все. Потом отношения постепенно нормализовались. Но вопросы власти я обходил стороной. Думаю, что эта тема была абсолютно нетерпима для Леонида Ильича, и не только в контактах со мной, но и с членами политбюро — Андроповым, Устиновым, другими. Они ее не касались. У них были свои высокие прицелы, и они могли бы поплатиться большим, чем это отразилось на мне.
ПОЕЗД БРЕЖНЕВА
Впервые я оказался в поезде Л. И. Брежнева, когда ехали в Варшаву в июле 1968 года на совещание руководителей пяти стран Варшавского договора. На остановках в крупных городах к вагон-салону Брежнева приходили областные руководители, рассказывали о своих делах.
«Вот ведь как хорошо получается, — приходила на ум верноподданническая мысль, — не теряет времени даром наш начальник, получает информацию из первых рук».
Впрочем, общение это представляло собой хорошо разыгранное очковтирательство. Местные руководители стараются доказать свою рачительность, и за час-два им это удается. Генеральный же говорит о громаде дел, лежащей на нем, и тем самым формирует представление о ничтожности тех вопросов, с которыми, может быть, вначале собирались обратиться к нему руководители областей.
Получив сведения «из самых компетентных источников» о положении на местах, Брежнев считал себя вправе отгородиться от всякого иного общения.
В этом отношении даже сама организация его поездки по железной дороге была показательной. Станции и вокзалы, где останавливался поезд, были очищены oi людей. Поезд подходил к пустому перрону. Брежнев встречался с очередными руководителями, в окружении трех-четырех из них ходил вдоль поезда, брал под руку, рассказывал истории, шутил, похлопывал по плечу, затем поднимался на ступени медленно отходящего состава. Последние слова напутствий. Взаимный вздох облегчения от окончания ритуала без какого-либо содержания.
И где-то за штакетником пристанционной ограды мужики в телогрейках, женщины в аккуратных платках, надвинутых на брови, пристально вглядываются в проходящий мимо «поезд с правительством», будто пытаются разгадать, хорошим или плохим обернется для них эта встреча начальников.
После таких встреч местные руководители будут внушать подчиненным, что они все согласовали с генеральным секретарем и получили его полное одобрение. А генеральный секретарь будет выдавать за мнение народа запомнившиеся ему обрывочные фразы, почерпнутые на тысячекилометровом пути.
Ушел ли в прошлое такой эрзац внимания к людям или он свойствен всем системам власти? Наполнены ли реальным содержанием пароходные и самолетные вояжи? Скорее всего, изменений по сути не произошло. Тогда что же они собой представляют? Политический туризм? Борьбу за голоса? Или просто шоу? Если не можем дать работы и денег, то вот вам зрелище на самом высоком уровне. Арена. Забавная и без последствий.
ПЕРВАЯ СРЕДИ РАВНЫХ
Асимметричное положение России в составе СССР создавало достаточно нелепую ситуацию. В экономическом, политическом, юридическом плане страна напоминала конфигурацию груши, когда основная масса создавалась одной республикой, а на все остальные приходился уменьшающийся хвостик.
Тем не менее не Россия, а именно другие республики имели свои компартии, центральные комитеты (Украина — даже свое политбюро), а в России до поздних горбаческих времен ничего этого не было. Обкомы напрямую выходили на ЦК КПСС, а с ними считались далеко не так, как с ЦК компартий союзных республик.
