Троцкий. Мифы и личность - Емельянов Юрий Васильевич (библиотека книг .TXT) 📗
Как и Парвус, Троцкий стал активно публиковаться в ведущих социал-демократических газетах Западной Европы – в органах германской социал-демократической партии «Форвертс» и «Нейе Цайт» и газете бельгийских социалистов «Ле Пепль».
Его связи с руководителями западноевропейской социал-демократии беспрестанно расширялись. Помимо уже упомянутых руководителей австрийской и германской социал-демократических партий, Троцкий был лично знаком с Филиппо Туратти, Эмилем Вандервельде, Жюлем Гедом, Джеймсом Макдональдом, Фрицем Платтеном и другими видными деятелями социалистических партий Италии, Франции, Бельгии, Великобритании, Швейцарии и ряда других стран. Как справедливо отмечал Д.Д. Волкогонов, «Троцкий являлся уже такой политической фигурой, которая была «вхожа» в круг этих личностей… Венский «постоялец» был своим человеком в этих кругах».
Чем больше погружался Троцкий в мир Западной Европы, тем больше он отдалялся от России, из которой он с такой радостью вырвался «обратно» в 1907 году. Он не скрывал своего отвращения не только к своей родине, но даже к любым попыткам обнаружить в России что-либо ценное и достойное внимания. Троцкий беспощадно осуждал любые патриотические высказывания виднейших руководителей российской интеллигенции прошлого. Мысли Герцена о том, что образованные русские люди – «самые свободные люди», а крестьянская община является залогом социальной справедливости, служили Троцкому поводом для утверждения того, что Герцен объявил «отсталость и варварство за величайшее историческое преимущество славянства над миром старой европейской культуры».
В своих статьях Троцкий неустанно доказывал, что российская интеллигенция была ориентирована на Запад даже в тех случаях, когда она утверждала обратное. Называя «славянофильство» «славянобесием», Троцкий утверждал, что идеи славянофилов – «это временные идейные ходули, на которых интеллигенция выбиралась из стоячего болота отечественного быта и… шла в Европу». С помощью логических натяжек и жонглирования понятиями Троцкий пытался доказать, что «народничество, т. е. славянофильство минус славянофильская политика и славянофильская религия, было не чем иным, как первым, негативным – свет вместо теней и тени вместо света! – отражением превосходства и могущества европейской культуры во встревоженном сознании мыслящего русского человека».
На этом же основании Троцкий утверждал, что «коллизии» Герцена «с Европой, его анафемы Европе были только порождением его благородной и нетерпеливой ревности к Европе». Он писал: «Герцен говорит, что недостаточно признать науку, надо воспитать себя «в науку». Сам Герцен был одним из вдохновеннейших наших воспитателей «в Европу»… Некоторые не по разуму зовут «назад к Герцену!»… Мы этого не повторим за ними. Вперед – от Герцена! А это значит: воспитание народа – «в Европу».
На попытки некоторых русских авторов сказать доброе слово о своей родине Троцкий обрушивался с необыкновенной яростью. Это можно видеть на примере той разгромной рецензии, которую Троцкий написал для «Киевской мысли» на книгу Иванова-Разумника. Противопоставляя России Западную Европу, он писал: «В цехах, гильдиях, муниципалитетах, университетах с их собраниями, избраниями, процессиями, празднествами, диспутами сложились драгоценные навыки к самоуправлению, и там выросла человеческая личность – конечно, буржуазная, но личность, а не морда, на которой любой будочник мог горох молотить… Какое жалкое дворянство наше! Где его замки? Где его турниры? Крестовые походы, оруженосцы, менестрели, пажи? Любовь рыцарская? Тысячу лет жили в низеньком бревенчатом здании, где щели мохом законопачены, – ко двору ли тут мечтать о стрельчатых арках и готических вышках?»
Он не видел в России ни единой личности, а лишь «морды», ни единого прекрасного архитектурного сооружения, а лишь жалкие лачуги. Вероятно, он даже не задумывался о том, что ко всему прочему он просто не знал толком той России, о которой любил порассуждать. Из больших городов он знал лишь Одессу и Николаев. Он вряд ли успел разглядеть красавец Киев, скрываясь на конспиративных квартирах или безвылазно пребывая в палате глазной лечебницы под фамилией «больного Арбузова». Он не имел возможности побродить по дворцам и музеям Петербурга, то прячась на подпольных явках, то просиживая дни и ночи в Технологическом институте на заседаниях Петербургского Совета. Московский Кремль ему еще не довелось повидать по дороге в Бутырскую тюрьму и из нее. «Убогие деревянные избы» в его очерках были из Усть-Кута и Верхоленска, поселений, которые он успел разглядеть, да и то угрюмым взглядом ссыльного, стремящегося вырваться из постылой неволи.
Был лишь один уголок России, к которому он испытывал тягу, – это край его детства. Находясь во время своей журналистской поездки в румынской Добрудже, Троцкий писал: «Дорога – русская, пыльная, наша херсонская дорога, и куры как-то по-русски удирают из-под лошадиных копыт, и вокруг шеи у малорослых коней повязаны веревки русские, и спина у Козленки русская… Ах, какая у него русская спина: всю землю обойдешь, такой спины не сыщешь… Тихо, кровь зудит в ногах, и кажется, что едешь на каникулы в деревню Яновку со станции Новый Буг». Из этого отрывка видно, что и после полутора десятков лет странствий в Троцком порой пробуждался Лейба Бронштейн, живой мальчуган, нетерпеливо ожидавший возвращения на родной хутор. Но видно также и то, что вся Россия для Троцкого съежилась до пыльной дороги и веревочной упряжи, куриц да лошадок, а спинка извозчика Козленко загораживала наблюдателю всю великую страну и даже превратилась в ее олицетворение.
В своей рецензии в «Киевской мысли» он отвергал утверждения Иванова-Разумника о высоком духовном богатстве России, Троцкий писал: «Русская интеллигенция лишь имитировала Запад, принимая готовые системы, доктрины и программы. История нашей общественной мысли до сих пор не смогла даже прикоснуться к развитию всеобщей человеческой мысли». Презрение к России и преклонение перед Западом, которые выражал Троцкий в этой статье, достигали таких крайних пределов, что даже его поклонник Дейчер отмечал в этом случае сильный перебор.
Новым поводом для нападок Троцкого на Россию явилось «дело Бейлиса». В июне 1911 года в Киеве был арестован Мендель Бейлис, обвиненный в ритуальном убийстве мальчика Андрея Ющинского. Бейлиса защищал адвокат О.О. Грузенберг, который был защитником Троцкого на процессе по делу членов Петербургского Совета. После слушания дела, состоявшегося в сентябре – октябре 1913 года, Бейлис был оправдан.
Общественность России энергично осудила обвинения, выдвинутые против Бейлиса. В кампанию защиты Бейлиса включились мировая печать и ряд видных политических деятелей. Как отмечает И. Недава, на дело Бейлиса «реагировали все слои еврейства, без различия классов: Еврейская американская рабочая организация, Американский еврейский комитет, большинство европейских («мелкобуржуазных») общин, лорд Ротшильд (доставший в Ватикане заверенные копии папских булл, отрицающих употребление крови евреями…). В Европе современникам запомнилось гневное выступление будущего президента независимой Чехословакии, а в те годы – руководителя либеральной чешской народной партии Томаша Масарика. В Соединенных Штатах давление общественного мнения на правительство было так велико, что привело к прекращению выгодных для России торговых контактов».
В печати постоянно сравнивали «дело Бейлиса» с «делом Дрейфуса». Как известно, французский еврей А. Дрейфус был по обвинению в шпионаже в пользу Германии приговорен в 1894 году к пожизненной каторге. В результате широкой кампании протеста, вызвавшей политический кризис во Франции, Дрейфус после пяти лет каторги был освобожден из-под стражи, а еще через семь лет реабилитирован. Сравнивая «дела» Бейлиса и Дрейфуса, мировая печать зачастую старалась показать, что Россия уникальна в своем возвращении к средневековым обвинениям евреев в совершении ритуальных убийств. При этом забывали «Тисса-эсслярское дело» «по обвинению евреев в ритуальном убийстве», которое приковывало к себе внимание общественности Австро-Венгрии в течение двух лет (1882—1884 гг.) и привело в ряде мест Австрийской империи к еврейским погромам.
