Батальон смерти - Родин Игорь П. (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Под конвоем четверых вооруженных красногвардейцев друзья проводили меня к пустому железнодорожному вагону, прицепленному к паровозу. В этом поезде, составленном из товарных вагонов для перевозки скота и одного пассажирского, я приехала в Никитино. Там меня отвели к начальнику станции и вручили ему приказ обеспечить места для проезда нашей группы в обычном пассажирском поезде. Это был тот самый начальник, который так великодушно помог мне добраться до Зверева в поезде, доставлявшем боеприпасы. Конечно, он не признал в Бочкаревой ту самую сестру милосердия.
На платформе произошла еще одна поразительная встреча. По станции быстро разнесся слух о том, что поймали Бочкареву и везут в Москву, и вокруг собралось много красногвардейцев и солдат. Они принялись издеваться надо мной, проклинать и запугивать меня. Среди них оказался тот самый противный грязный тип – старший в группе конвоиров, охранявших поезд, следовавший до Зверева, который предложил мне выйти за него замуж!
Этот дикарь теперь меня не узнал. Он гнусно зубоскалил, уставившись на меня, повторяя мою фамилию медленно, по слогам, с особым удовольствием искажая ее, и вообще поносил меня последними словами.
– Шлюха! Поймали ее все-таки, мерзавку! – неистовствовал он. – Только вот не могу понять, чего они ее не пристрелили прямо там. Чего с ней церемониться!
Я не могла не рассмеяться. Смеялась долго, не желая сдерживаться. Это было так забавно. У меня даже появилось желание открыться ему и рассказать, как я его обманула. Он, верно, и сейчас еще не знает, что Александра Смирнова, чей вымышленный адрес в Кисловодске он, по всей вероятности, до сих пор хранит с любовью, на самом деле Мария Бочкарева!
Целых три дня я под конвоем добиралась из Никитина до Москвы. Со мной обходились учтиво, но все же как с арестованной. Конвоиры добывали на станциях провизию, а по прибытии в Москву отвезли на автомобиле в солдатскую секцию Московского Совета, передали меня и все мои документы какому-то штатскому и удалились.
– Ну что, вы шли от Корнилова? – грубо спросил меня этот чиновник.
– Нет, я направлялась в Кисловодск для лечения, – ответила я.
– Ну да, знаем мы это лечение! А где же ваши погоны? Почему сняли их?
– Потому что я простая крестьянка. Я мужественно защищала свою страну целых три года и ни в чем не виновата.
– Хорошо, мы разберемся в этом позже, – прервал он меня и приказал отвести в тюрьму.
Меня заперли в маленькой камере, где уже сидело около двадцати пленников – офицеров и гражданских. Все они были арестованы по доносу агентов за агитацию против большевистского режима. Прекрасный образец воскрешения наихудших традиций царизма!
Заключенные содержались в ужасных условиях. В камере не было параши, выходить не разрешалось. Я задыхалась от зловония. Мужчины не переставая курили. Арестованным не полагались даже короткие ежедневные прогулки, которые считались обязательными в тюрьмах при старом режиме.
Вероятно, для того чтобы вырвать у меня признание, большевики прибегли к одной из новых пыток, никогда не практиковавшейся в царских тюрьмах, – не давали есть! В течение трех дней я не получала даже того скудного рациона, который выдавали остальным заключенным. Сидевшие в камере заключенные были очень добры ко мне, но той порции еды, которую они получали, едва хватало, чтобы поддержать их собственные жизни. И вот три дня и три ночи я лежала на нарах среди месива тел заключенных, задыхаясь от смрада, умирая от голода и жажды, так как мне даже воды не давали.
За эти три дня комендант тюрьмы, матрос, наведывался по нескольку раз в день в нашу камеру и донимал меня своими разговорами.
– Что вы собираетесь сделать со мной? – спросила я.
– Как – что? Тебя расстреляют! – ответил он.
– За что?
– Ха-ха! Потому что ты подружка Корнилова.
Бывали минуты, когда я, сжимая в дрожащей руке ту самую пилюлю с ядом, которую дал Петрухин, ожидала, что вот-вот откроется дверь и меня поведут на расстрел.
Вскоре освободили одного из офицеров, который был арестован за то, что в пьяном виде ругал большевиков. Перед уходом друзья передали ему письма к родным. Я подумала о семье Васильевых. Осенью 1916 года они забрали меня из госпиталя к себе домой и были так добры ко мне. Поэтому я попросила этого офицера навестить их и рассказать о моем незавидном положении. Он выполнил поручение. В письме к Васильевым я сообщила, что ожидаю казни и прошу их помощи.
Письмо мое потрясло Дарью Максимовну. Она тут же попыталась получить разрешение повидать меня. Но когда обратилась в солдатскую секцию Московского Совета за пропуском на свидание с Бочкаревой, ее тут же объявили корниловкой. И трудно сказать, чем бы это все кончилось, если бы ее сын Степан, тот самый парень, служивший в моей роте, благодаря которому и завязалась дружба между мной и его матерью, не оказался одним из большевистских начальников. Дарья Максимовна стала кричать, что она мать Степана Васильева, руководителя такого-то учреждения, и тогда послали за Степаном, чтобы удостоверить ее личность.
Это спасло ее от сурового наказания. Дарья Максимовна попросила сына вмешаться и защитить меня, но он отказался, заявив, что не может помогать человеку, связанному дружбой с Корниловым. Тем не менее он выхлопотал для матери пропуск на свидание со мной. В дальнейшем он внял ее мольбам и замолвил за меня слово, объяснив вышестоящему начальству, что я на самом деле лишь простая крестьянка, ничего не понимающая в политике.
На четвертый день пребывания в тюрьме я получила четверть фунта хлеба, немного чая и два кусочка сахара. Хлеб был очень черным, с примесью соломы, и совершенно несъедобным. Я не смогла даже взять его в рот и довольствовалась тремя кружками чая. Позднее в камеру вошел какой-то матрос и, именуя меня «товарищем», сообщил, что в комнате для свиданий меня ждет некая Васильева. Я была настолько слаба, что не могла сделать и нескольких шагов без чьей-либо помощи. Едва встала и сделала один шаг, как силы покинули меня, и я повалилась на нары.
– Ты что, больна? – спросил матрос.
– Да, – пробормотала я.
Тогда он взял меня под руку, проводил в комнату для свиданий и посадил на стул. После этой совсем маленькой «прогулки» я вспотела от слабости, голова кружилась и все плыло перед глазами. Когда Дарья Максимовна увидела меня, то бросилась мне на шею и заплакала. Повернувшись к сидевшим там служащим, она с горечью воскликнула:
– Как же посмели арестовать и истязать такую женщину! Она была так добра к солдатам, ей пришлось так много испытать ради ваших же братьев!
Потом Дарья Максимовна развернула пакет, вынула из него немного хлеба и масла и отдала мне.
– Вот, Манечка, здесь четверть фунта хлеба. Мы сегодня получили три восьмых фунта, а вот четвертушка масла… Вся наша норма.
Я была бесконечно благодарна этой милой женщине и ее детям, которые ради меня отказались от своего дневного пайка. Хлеб оказался хорошим. Дарья Максимовна рассказала, как теперь трудно прокормить всю семью, поскольку даже этот скудный паек не всегда удавалось получить.
Я поведала ей о своих бедах и о том, что меня, видимо, ждет суровый приговор, просила написать моей матери, если расстреляют.
В этом ужасном каземате я провела целых две недели, прежде чем меня вызвали в трибунал. Когда под конвоем вели по Тверской, главной улице Москвы, прохожие узнавали меня. Трибунал заседал в Кремле.
Я прождала там уже часа два, когда, к моему удивлению, появился вдруг Степан Васильев. Он подошел ко мне.
– Маруся, как же ты влипла в это дело? – спросил он, пожав мне руку и предложив сесть.
Я пересказала ему историю о поездке в Кисловодск на лечение.
– Но каким же образом ты добралась до Зверева? – поинтересовался он.
– У меня был билет до Кисловодска. Я не знала, что Зверево – закрытая зона. Думала, раз мне продали билет, значит, можно ехать обычным путем, – убежденно рассказывала я.
– Я вчера потратил несколько часов, просматривая документы в твоем деле, но так и не смог понять, каким образом ты попала в Зверево, – сказал Степан. – Может, ты и правда ездила на встречу с Корниловым?
