Июнь-декабрь сорок первого - Ортенберг Давид Иосифович (читать книги регистрация txt) 📗
Октябрь
Противник стянул на московское направление громадные силы. По танкам, самолетам и артиллерии он превосходил нас здесь в два с лишним раза. Значительно больше у него и пехоты. 30 сентября гитлеровцы повели наступление против войск Брянского фронта. 2 октября они ударят по войскам Западного и Резервного фронтов. Эта их наступательная операция имела кодовое название "Тайфун". По замыслу Гитлера, "Тайфун" должен был смести все на своем пути к советской столице. В немецком приказе по Восточному фронту говорилось: "Создана наконец предпосылка к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага... Сегодня начинается последнее, большое, решающее сражение этого года..."
Неотвратимо надвигалась и даже уже надвинулась великая битва за Москву. А страницы "Красной звезды" пока еще заполняли материалы главным образом с Ленинградского, Юго-Западного и Южного фронтов.
* * *
Южный фронт представлен очерком и несколькими фотографиями К. Симонова. Ни до, ни после того Симонов не выступал в газете в качестве фотокорреспондента. Почему выступил в данном случае, объясню чуть ниже. А сейчас о его очерке.
25 или 26 сентября Симонов, как обычно, прямо с аэродрома ввалился ко мне. Его щеголеватая, длиннополая шинель была изрядно замызгана и зияла какими-то подозрительными прорехами. Я не удержался от вопроса:
- Ты где был?..
Мне, конечно, было известно, что Симонов вернулся из 51-й армии, которая в те дни вела тяжелые бои в Крыму; я сам направил его туда после возвращения из подводного плавания. Но Симонов сразу же уяснил суть моего вопроса: куда, мол, еще лазил?
Ответил с полуулыбкой:
- Был на Арабатской стрелке... С Николаевым...
Я хорошо знал Александра Сергеевича Николаева - члена Военного совета армии, человека мужественного и нетерпимого к малейшим проявлениям трусости. Знал, что он сам ходит в атаки с пехотинцами, втягивая в это всех, кто оказывается рядом с ним. На себе испытал неотразимость его личного примера еще на Карельском перешейке зимой 1939-1940 годов. Вместе с Николаевым оказался я тогда на КП стрелкового батальона. В ходе наступательного боя залегла одна из рот. Николаев тотчас направился подымать ее в атаку. Мне ничего не сказал, но таким испытующим взглядом посмотрел на меня, что деваться было некуда, и я тоже двинулся за ним.
Это я хорошо запомнил, и когда Симонов позвонил из Крыма и сказал, что находится у Николаева, я предупредил его:
- Остерегайся ездить с Николаевым! Он тебя угробит, имей в виду...
И сейчас, разглядывая шинель Симонова, я сразу сообразил, почему в ней появились дырки. Оказывается, уже на второй день после прибытия его в 51-ю армию Николаев поехал осматривать позиции на Чонгарском полуострове. Пригласил с собой и нашего корреспондента. С полуострова они переправились на Арабатскую стрелку - длинную, узкую косу, выходящую своим острием к Геническу. Там узнали, что с передовой ротой случилась беда: ночью немцы высадились на косу, внезапно атаковали наши позиции, кого убили, кого увели. Каждую минуту они могли подбросить туда новые силы. Медлить было нельзя. Николаев повел в атаку другую роту. Вместе с ним оказался Симонов. Вначале немцы молчали, а затем открыли огонь из минометов. Мины плотно рвались впереди роты. Бойцы залегли.
Симонов потом напишет в "Красной звезде":
"Совсем рядом грохнул особенно близкий разрыв. Я прижался к земле, так же как и шедшие со мной рядом бойцы. И вдруг, подняв головы, мы в десяти шагах от себя, сквозь дым и пыль, увидели комиссара. Он шел все той же своей неторопливой, тяжелой походкой, словно вдавливал гвозди в землю. Шел спокойно, не пригибаясь, легко неся на плече такую же, как у всех, трехлинейку.
Он шел так, что, видя его, нельзя было не подняться вслед за ним. Шел так, будто ничего другого и невозможно было делать, как только идти вперед, вот так же просто и спокойно. И должно быть, то же самое чувство, что и я, испытали все лежавшие рядом со мной бойцы.
Мы поднялись и пошли за комиссаром, невольно стараясь подражать ему: идти так же спокойно, быстро и в то же время неторопливо, как он".
Вскоре к минометному огню прибавился еще и пулеметный. Некоторые бойцы снова залегли. Теперь уже не только Николаев, но и Симонов подымал их, увлекая за собой, подбадривая. Спустя полчаса гитлеровцы были выбиты со стрелки и рота заняла окопы...
Вычитывая очерк Симонова "Смерть за смерть", я обнаружил, что автор опустил в нем многие из подробностей, рассказанных мне устно. Не было там, в частности, тех нескольких абзацев, которые цитируются выше.
- Обязательно допиши, - настаивал я. - Особенно о Николаеве. Конечно, не дело корпусного комиссара, члена Военного совета армии водить роту в атаку. Но что было, то было. Николаев боевой человек. Отличился на Хасане, на финской войне. Сейчас тоже герой из героев! Настоящий комиссар... И про себя напиши, как ходил в атаку, что переживал. Все, как было, все напиши...
Симонов посмотрел на меня с удивлением:
- А я здесь при чем?
- Очень даже при чем...
До войны в нашей газете, да и в других тоже, как-то не принято было, чтобы корреспондент ссылался на свою причастность к тому, о чем пишет: мол, и я при этом был, видел то-то, делал так-то. Это называлось у нас "яканьем", считалось дурным тоном, бахвальством. В войну - иное. Кто мог бы упрекнуть корреспондента, если он писал о своем присутствии на месте событий, о своих чувствах и переживаниях? Какое уж тут бахвальство, когда опасность и риск шагают рядом! Наоборот, считал я, это важно и нужно. Пусть читатель убедится, что корреспондент пишет свои статьи и очерки не по штабным донесениям, не по чужим рассказам, а что он был рядом с бойцами, вместе с ними переживал трудности и опасности боя и описывает то, что видел своими глазами.
Все это я изложил Симонову, добавив полушутя-полусерьезно:
- А потом пусть народ знает, какие у нас боевые спецкоры, ценит их и газету!..
Словом, Симонов дописал много интересного о Николаеве и кое-что о себе. Только Арабатская стрелка по понятным причинам не была названа, а было сказано, что действие происходит "на одном полуострове". И о должности Николаева умолчали - в очерке он просто "комиссар Николаев".
А уже после войны, отвечая на вопросы, возникшие у меня в связи с работой над книгой воспоминаний, и касаясь эпизода на Арабатской стрелке, Симонов написал мне:
"Пришлось в эту поездку быть в таком переплете, когда многое испытываешь на своей шкуре: и прицельный огонь по тебе, и ощущение человека, идущего в атаку, и ощущение человека, которого поднимают, когда он залег, и ощущение человека, который уже сам после этого поднимает других. Все это мне потом помогло и беседовать с людьми, и давать более достоверно в очерках какие-то черточки психологии солдат и офицеров, оказавшихся в сложных боевых обстоятельствах. Крайне важная сторона работы спецкора - знать хотя бы в какой-то мере по собственному опыту то, о чем ты расспрашиваешь других. Требование редакции "Красной звезды" - видеть как можно больше своими глазами - было требованием верным и с точки зрения журналистской нравственности, и самого качества материала. Мне это редакционное правило нравилось, и я стремился ему следовать".
Кроме очерка "Смерть за смерть" на материале из 51-й армии Симонов сделал тогда для газеты еще две вещи - "Разоблаченная шпионка" и "Девушка с соляного промысла". Фотография этой боевой девушки, опубликованная вместе с очерком, принадлежит опять-таки Симонову.
И вот теперь самое время рассказать, как и почему в газете появились снимки Симонова. Дело в том, что ему пришлось на короткий срок расстаться с Халипом. Из Симферополя они разъехались в разные стороны: один - в 51-ю армию, а другой - к морякам в Севастополь. При расставании Халип сказал:
- Знаешь, Костя, пока ты "пропадал" на подводной лодке, я собрал тебе материал для очерка "Батарея под Одессой". А теперь ты потрудись на меня сделай хотя бы несколько интересных снимков там, где тебе случится быть. Вот тебе одна из моех "леек", а вот так ею надо "щелкать"...
