Троцкий - Кармайкл Джоэль (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Эту неделю в Копенгагене Троцкий напоминал Лаокоона, опутанного бюрократическими змеями. Когда на восьмой день срок его визы истек, он попытался вывернуться; отчаянно надеясь на случай, который даст ему возможность остаться, увидеть Седова, помочь Зинаиде вывезти сына и т. д., он стал твердить, что не готов к отъезду. Датчане, однако, были настроены решительно: они вывезли его в порт на машине, чтобы он, не дай Бог, не остался на датской земле с просроченной визой. На сей раз в порту не было никого — ни провожающих, ни улюлюкающих.
Корабль покинул Данию 2 декабря; антверпенский порт, через который проходил маршрут, был заполнен полицейскими — Троцкого допросили на борту корабля; он удивился — ведь они были транзитными пассажирами; последовала ссора, ему угрожали арестом. На берег сойти не разрешили.
6 декабря они прибыли в Цюрих; здесь они получили крохотную передышку. Седов, наконец, добился визы; он встречал их на Северном вокзале, за цепью полицейских. Когда Троцкий услышал, что ему придется задержаться на 9 дней в Марселе, он обрадовался — целых 9 дней во Франции. Радость была преждевременной — по прибытии в Марсель он был немедленно препровожден на судно, отплывавшее той же ночью.
Уже на борту выяснилось, что судно не оборудовано для перевозки пассажиров; а плавание должно было занять целых две недели. Была глубокая ночь; тем не менее Троцкий и Наталья немедленно покинули корабль. Их попробовали вернуть силой (впрочем — без рукоприкладства), но тщетно. Всю ночь маленькая семья провела в порту; даже погода им не благоприятствовала.
Троцкий направил телеграммы во все концы — Эррио, Блюму, даже лидеру французских коммунистов Торезу. Не дождавшись ответа, он обратился в Рим с просьбой о транзитной визе; фашистское правительство немедленно ответило согласием. Под утро их вывезли из отеля, проштамповали их итальянские визы и торопливо посадили их в первый же поезд, идущий в Италию. Седов оставался; они пробыли вместе всего один день и попрощались, разделенные цепью полицейских.
Поезд пересек итальянскую границу; Троцкий и Наталья «сидели одни в темном купе и не могли сдержать слез».
Через несколько дней они уже снова были в своей клетке на Принкипо.
Теперь Троцкий чувствовал свою беспомощность еще острее, чем прежде. Все его «организационные попытки» в Европе оказались тщетными; главное его издание — крохотный ежемесячный бюллетень «Перманентная революция» — не пользовалось никаким влиянием. Хотя его статьи, брошюры и прочее были переведены на многие языки, и его популярность, как журналиста, непрерывно росла, все это не имело никакого политического значения. «Бюллетень оппозиции» пришлось перевести из Парижа в Берлин; Троцкий предложил организовать там «Международный секретариат»; туда, естественно, пришлось направить Седова.
Седов был самым деятельным помощником Троцкого. Способный, образованный и независимый в суждениях, он был полностью предан делу отца. Но и он ощущал тяжкое бремя отцовской славы; эту ситуацию вдобавок обостряли чисто эмоциональные конфликты. Эмоциональный элемент присутствовал и в решении послать его в Берлин. В Париже Седов сошелся с Джоан Молинье, женой одного из главных французских сторонников Троцкого, к которому тот относился с особой симпатией. Джоан бросила мужа и перешла жить к Седову; это создавало добавочное психологическое осложнение и без того безнадежно запутанной политической ситуации. Отъезд Седова с Джоан несколько разрядил атмосферу.
Троцкий никогда не уделял большого внимания своим детям; подобно тому, как «жизнь разъединила» его с Александрой, она разъединила его и с дочерьми. Прошло уже почти 30 лет с тех пор, как он оставил Александру с двумя маленькими детьми в далекой сибирской ссылке. Вплоть до 17-го года он видел дочерей всего несколько раз и то очень недолго. Они его обожали. Только болезнь помешала Зинаиде приехать к отцу в Алма-Ата. В начале 1931 г., после нескольких месяцев борьбы, советские власти разрешили ей присоединиться к отцу.
Теперь, на Принкипо, ее болезнь снова обострилась. Возбужденная долгожданной встречей с отцом, Зинаида тотчас с головой ушла в его политические дела. Вначале она казалась всего лишь чрезмерно нервной и напряженной. Наталья была к ней подчеркнуто добра: она быстро разглядела болезнь и пыталась показать Зинаиду психиатру.
Нервная неустойчивость Зинаиды, обостренная напряженной деятельностью, стала вскоре проявляться все более открыто; она находилась в крайнем возбуждении, непрерывно рассуждала о дочери, оставленной в Москве, о муже, сосланном в Сибирь, жаловалась на жару; к тому же она нуждалась в операции. У нее начались истерические припадки, в которых находили выход эмоции, накопленные, несомненно, за годы разлуки с отцом. Девочкой она пережила тяжелый шок, когда после побега отца обнаружила в постели его чучело. Она писала, что всю жизнь была привязана к отцу и страдала даже не столько от вынужденной разлуки, сколько от его неспособности выразить свои чувства.
Троцкий старался избежать сцен, все больше замыкаясь в себе и в работе. Это обостряло в Зинаиде ощущение ненужности; ее попытки доказать свою преданность участием в политических делах отца тоже оказались безрезультатными. Возник замкнутый круг: ее психическая неустойчивость не позволяла доверять ей политические дела, а отсутствие доверия она воспринимала, как очередное доказательство своей ненужности.
Жизнь Седова тоже разладилась. Ноша, которую он на себя взвалил, была ему не под силу. К тому же у него была своя трагедия: его жена и дочь остались в России; жена писала ему отчаянные письма, в которых жаловалась на свое ужасное положение и угрожала самоубийством. Он не был счастлив с Джоан. В сущности, его личная жизнь была невыносимой, и к этому добавлялась еще чудовищная работа, которую он вел для отца. Ему приходилось поддерживать связь с многочисленными троцкистскими группами во всем мире, выпускать «Бюллетень», следить за публикациями в Германии всего написанного отцом и быть его литературным агентом. Вдобавок он часами метался по Берлину в надежде встретить приезжих из России, у которых можно было бы получить информацию и с которыми можно было бы передать послание туда. Одновременно ему приходилось еще посещать лекции в институте, где он довольно увлеченно изучал физику и математику, к которым у него обнаружилось некоторое призвание. И сверх всего — огромная переписка с родителями.
Развязка жизненной драмы Зинаиды оказалась, как и можно было предвидеть, трагической. Она отравилась газом; дверь своей квартиры она забаррикадировала так надежно, что спасти ее не было никакой возможности; в сухой предсмертной записке упоминалось «приближение ужасной болезни».
Александра потеряла теперь и вторую дочь; горе ее было безмерно. В одном из последних писем к ней Зинаида винила в своей болезни разрыв матери с Троцким; Александра, видимо, в приступе горькой женской муки, напомнила Троцкому об этом; она писала: «Во всем виноват твой характер, твоя неспособность проявить свои чувства даже тогда, когда ты хочешь это сделать».
Троцкий был потрясен. Они с Натальей заперлись в своей комнате. Несколько дней он не появлялся на люди, когда он вышел, волосы его были почти совсем седые.
Глава двенадцатая
АГОНИЯ
Как только нацисты пришли к власти, Седов был вынужден скрыться и затем бежать во Францию.
К середине июля 1933 г. Троцкого наконец впустили во Францию, правда, виза, которую он получил, была с ограничениями: ему разрешалось жить на юге Франции при условии, что он будет сохранять инкогнито, находиться под наблюдением полиции и никогда не будет приезжать в Париж.
Он отплыл в Марсель на пароходе вместе с Натальей, Яном ван Хейнуртом, еще двумя секретарями и своим американским последователем Максом Шахтманом. Репортерам было сказано, что Троцкие нуждаются в медицинском наблюдении. Тем не менее мировая печать высказала свои обычные предположения по поводу истинных причин его отъезда.
