Олег Даль: Дневники. Письма. Воспоминания - Анчаров Михаил Леонидович (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗

Для меня и Лермонтов как-то изменился… Чтоб я так слушала «Выхожу один я на дорогу…»? Такое уж, казалось бы, надоевшее еще по школьным хрестоматиям стихотворение! И вдруг это оказывается чем-то замечательным, потрясающим и… непохожим на самое себя.

Потом Олег, подобрав и записав музыку, снова пригласил нас с Лизой в кабинет. Перед этим мы услышали, как он «химичит» в кабинете с проигрывателем, и я сказала Лизе:

— Ты знаешь, мне это не нравится! Я не люблю чтения стихов под музыку… Я никогда не любила этого и очень жалею, что Олег это делает… Но… очевидно, для него это существенно.

Видимо, еще отец в детстве внушил мне, что сочетание музыки и стихов — это неверно: одно другому мешает. Но когда мы прослушали запись с музыкальным сопровождением, я совершенно отмела все свои опасения и настороженность. Ведь он подобрал такую музыку…

Еще перед тем, как начать работу со стихотворной композицией, Олег записал на ту же кассету поэму Лермонтова «Мцыри». Когда мы ее слушали (все там же, в кабинете, но несколькими днями или неделями раньше), у меня мурашки бегали по коже! Я еле-еле сдерживалась, чтобы не зареветь — иначе нельзя было слушать. Он читал так, словно сам был этим мальчиком и все, что он рассказывает, происходило с ним. И вот теперь — целая музыкально-поэтическая композиция по стихам… Я спросила:

— А «Мцыри»? Тоже будет с музыкой?..

— «Мцыри» я стер.

И тут я почувствовала, как у меня внутри что-то оборвалось. Как он мог?!! Как он смел?!! Стереть такую потрясающую запись!!! Но я ничего не могла и не смела ему сказать. Нет кассет! У Олега Даля их всего две. И возможности купить у него не было: временный дефицит. Правда, его окружала масса людей, у которых эти кассеты валялись сотнями, но Олег был не тот человек, который пойдет и будет просить у того же Высоцкого… Во всяком случае, ему не терпелось сделать то, что он хотел, — сегодня, сейчас, немедленно! Все это было очень торопливо. Очевидно, существовало что-то, заставившее его вести себя так. Может быть, он стер «Мцыри», думая о том, что еще вернется к этой вещи.

Повторяю: слушая, как Олег читает «Мцыри», я вся сжалась в комочек, потому что прежде такого никогда не слыхивала. А ведь мой отец любил читать «Мцыри» вслух и исполнял так блестяще, как может прочесть лишь тот, кто десятилетия работал с архивом Лермонтова.

Олегу было достаточно лишь увидеть нашу реакцию. Никаких слов от нас он не ждал, хотя мы с Лизой и выдавили из себя что-то ошеломленное. После этого все надолго затихло.

В начале осени опять начались разговоры и сводились они к тому, что моноспектакль Олега по поэзии Лермонтова будет поставлен на сцене Зала им. Чайковского. Как раз тогда Олег пришел домой возмущенный и сказал, что администрация Зала требует от него представить все стихи, включенные в спектакль, отпечатанными на машинке. Все это «по заказу» чиновников! Смех и слезы!.. У них остается программа вечера в архиве, так вместо того, чтобы отметить все в книге, артиста обязывают перепечатать стихи, дабы Лермонтов по закрытии сезона хранился в вонючей папке с биркой «Концерт Олега Даля». В общем, поговорили мы с Олегом, поругались, поплевались и… сделали требуемый экземпляр. Олег так и сказал:

— Это вообще уже предел идиотизма, но все-таки надо сделать.

Я все самолично и напечатала.

Потом, несколько месяцев спустя (и уже после смерти Олега!), нам сообщили, что «моноспектакль Олега Ивановича разрешен к постановке и включен в сентябрьский абонемент 1981 года»…

Если говорить еще о каких-то примерах откровений Олега в домашней обстановке на предмет его творчества и творческих дел, то таких случаев почти и не припомнишь. Например, он никогда не читал мне фрагментов своего дневника, а вот Лиза изредка становилась его слушателем. Также не бывала я посвященной в вопросы, связанные с прохождением проб и утверждением на роль в картину или телеспектакль. Просто если ему надо было ехать на пробу, он ехал на киностудию или в телецентр, и редкий случай, когда его не утверждали, если только он сам не отказывался от предложенной работы.

В 1977 году, кажется, весной, его не утвердили на роль Теодоро в «Собаке на сене» у Яна Фрида на «Ленфильме». Олег удивился и как-то не понял: почему, собственно? Режиссер его, в общем-то, не особенно устраивал, но, если бы Олега взяли в картину, он с радостью поработал бы с такой драматургией. Правда, потом выяснилось, что главную женскую роль исполняет М. Терехова, а в отношении к ней Олег был ледяно-холодным, поэтому и посчиталось: что Бог ни сделает — все к лучшему…

Так что никаких огорчений и обид ни на кого не было, но удивился здорово:

— Че это они?.. Вроде по всем данным вполне подхожу для этой роли.

А вот почему его в 1960 году не утвердили на роль Пети Ростова в «Войне и мире»?.. Тогда мы Олега, естественно, еще не знали даже по кино, так что я не в курсе, как он к этому отнесся. Фотопроба у Олега сохранилась, нам было совершенно ничего не понятно, а он на все вопросы об этой давней истории лишь отшучивался:

— Слишком хорош… Подходящей компании не нашли — вот и не взяли!

Интересно, что Олег никогда не репетировал сценические роли дома. За единственным исключением: в 1976 году на Новаторов он разучивал Петю Трофимова. Поскольку в этой маленькой квартирке некуда было деваться, а тем более «творчески изолироваться», Олег уходил в сортир, запирался там и вслух разучивал ненавистную ему роль. В такие моменты из туалета доносились яростные, глуховато-утробные чеховские реплики… А так он всегда репетировал роль с режиссером в театре или обдумывал что-то по дороге. Дома у него это вертелось в голове, но для нас всегда было закрыто.

Многие из своих экранных работ Олег видел по телевизору на моих глазах. Это интересные впечатления!

Смотря в январе 1981 года «Принца Флоризеля», он морщился все три серии, а когда картина кончилась, сказал:

— Ну, что ж… Это, в общем, неплохо. Господи! Конечно, тут можно было сделать… Ха! Даже нечего говорить! Если бы не Женя Татарский, которому все было безразлично, можно было бы сделать феерический спектакль. По остроумию, по легкости, по красоте. И по тому, каким Флоризелем я ДОЛЖЕН БЫЛ БЫТЬ! В этом смысле они, конечно, загубили картину… Ну, да ладно! Посмотреть можно.

Смотря «Старую, старую сказку» и «Тень» Кошеверовой, тоже называл их «неплохими фильмами», но от «Тени» обычно раздражался и заводился, возмущаясь всякий раз, что в ней «вырезали много острого». Один раз даже сказал, что из-за этого не любит «Тень». И добавил еще:

— Я «бабулю» ругал за то, что она все это сделала в павильоне. Это надо было снимать на просторе где-то… чтобы Тень по горам скакала… Ну, там много можно было сделать…

Но Кошеверова этого не делала: то ли не любила, то ли не хотела и обычно работала в павильоне. Может быть, потому, что она была в возрасте и ей было трудно мотаться по экспедициям. Да и вообще она практически чисто павильонный режиссер. Вот только «Иванушка-дурачок» у них с Олегом был на природе, да и то недалеко от Ленинграда…

«Печорина» Олег смотрел с единственным и постоянным возмущением:

— Как на нем сидит такая фуражка?!! Это же ужас!!! Вытащили откуда-то из костюмерной мятую паршивую дрянь! Печорин… Нет, это страшное безобразие!!!

Его просто бесило, что эта деталь сделана непрофессионально и портит всю картину, потому что получается «не по-настоящему».

А вообще речевое комментирование своих работ было у него не в правилах. Менялось только выражение лица: морщился, смотрел спокойно, заинтересованно, улыбался, смеялся.