Однажды в России, или Z cesku – z laskou - Жидков Иван (полная версия книги txt) 📗
Не тут-то было!
Работать с Властимилом, если делать акцент именно на первом слове, означало серьезно заморочиться. Особенно, если на дворе стоит нереальный для декабря мороз, у тебя, недавнего студента, еще нет автомобиля, а пахать приходится по невообразимому графику – в шесть утра подъем и вперед, через весь город, на метро и маршрутках в самый удаленный уголок Петербурга. Я и не знал раньше, что есть такая улица-Глухарская. Полагаю, был не один такой. О ее существовании наверняка не знали даже многие жители ближайших новых домов, жилых небоскребов. Занесенная снегом автобусная остановка, протоптанная тропинка в конце которой виднелась череда тех самых, нужных коттеджей, и сразу же начинался лес, казавшийся зимой чахлым и безнадежным.
Это сейчас некоторые очень горячие, но не до конца компетентные молодые люди, составляющие аппарат футбольного клуба «Зенит», утверждают, что раньше клуб был некой кормушкой, приблизиться к которой означало не только набить карманы деньгами, но и неимоверно возвеличить себя в глазах всего Петербурга. Принято же у нас, питерцев, шутить – у нас город маленький, все друг друга знают. Некомпетентность «нового поколения», которое разглашает «золотые тайны» клуба середины 90-х начала 2000-х, на самом деле заключается не во врожденной тупости, а в слишком юном возрасте и стремлении выдать желаемое за действительное. Откуда такое стремление берется, мы долго рассуждать не станем. Тот, кто умеет читать между строк, еще не раз найдет в дальнейшем тексте яркие примеры из жизни российской административной футбольной действительности.
Так вот на самом деле работать в «Зените» разного рода мелким служащим (если такими, к примеру, называть пресс-атташе клуба) приходилось если не за бесплатно, то уж во всяком случае не за домик в швейцарской деревне. Клуб Европейского Уровня, как «Зенит» времен Виталия Мутко начали со стебом называть в Интернете болельщики, жил Энтузиазмом своих сотрудников, типично питерской фанатичностью и верой в то, что когда-нибудь вернется на землю 1984-й год и настанет черед «Зенита» становиться чемпионом.
Впрочем, молодого человека, у которого на генетическом уровне в разное время проснулись любовь к футболу, а затем и всему чешскому, в тот момент не нужно было мотивировать. Для того, чтобы помочь тренеру «оттуда» поставить на ноги никогда особо не любимый, но все же близкий клуб не нужны были дополнительные стимулы. А потому не замечался ни мороз, ни хронический недосып, ни постоянное давление – вдруг что не так сделаешь, или переведешь. Критиков в Питере всегда хватало, выскочек в околоспортивной тусовке здесь отродясь не любили и с удовольствием смаковали их проколы.
Увлечение новыми обязанностями, однако, не должно было мешать основной, и, безусловно, весьма «высокооплачиваемой» работе в клубной газете «Наш Зенит», к которой в офисе было принято относиться с заметным пренебрежением. Типа, на балансе сидите, а кроме Виталия Леонтьевича вы никому не нужны. Мы, то бишь дамочки из бухгалтерии и менеджеры в пиджачках из отдела рекламы, вас читаем без особого удовольствия, так как и без того ваши рожи видим каждый день. Ну и ладно, спасибо, что хоть Мутко мы были зачем-то нужны. Потому, видимо, нас и продолжали «высоко» оплачивать.
Каждое воскресенье мне надлежало присутствовать на верстке газеты, ибо каждая рабочая единица была на счету. Новых, учитывая уже названные мной выше условия труда, не предвиделось – народ, надо понимать, боялся перетрудиться и не оправдать столь высокого доверия. И вот из-за этой маленькой кадровой проблемы я, корреспондент газеты, ну никак не мог сослаться на то, что сегодня в свой новый дом въезжает Властимил и я, по идее, должен находиться рядом с ним. Чего там – вы же наверняка уже прочли о том, как проходили переговоры тренера с Рапопортом, Морозовым и прочими сотрудниками клуба. Несмотря на то, что впоследствии Мутко взволнованно заявил в ответ на мое ябедничество: «Я поговорю с Сашей!»,гендиректор взял за правило при особо важных разговорах ласково делать мне ручкой – выйди, попей чайку. Я наливался злостью, Властимил недоумевал, но игра шла вовсе не по нашим правилам.
Итак, где-то ближе к вечеру я воодушевленно вычитывал очередной текст очередного фрилансера (говорю же, люди у нас работали лишь ради собственного удовольствия), как вдруг мобильный буквально рявкнул передо мной на столе. Словно предвещал что-то недоброе…
Разумеется, на том конце провода был Властимил. Его голос срывался, клокотал от смеси гнева, растерянности и испуга:
– Иван, послушай! Тут такое!!
– Властимил, прежде чем меня напугать скажите – вы, наконец, дома?
– Дома?! Черта с два я дома! Я приехал в этот барак (на будущее – не стоит пугаться: барак по-чешски означает отдельный дом. Так что никакой чумы, холеры и прочих болезней – прим. авт.), хозяин, болтун немыслимый, долго мне рассказывал, что все приберет, уберет, привезет. Я со всем своим скарбом – ну, ты знаешь, сколько у меня всего было – приехал. Захожу и падаю – такого бардака я в жизни своей не видел. Однажды над моим домом в Либерце уже поработали украинские рабочие. Так я их чуть не убил – все заставил переделывать. А сейчас даже не знаю, кого застрелить! Везде все грязное, захламленное, пыль кругом строительная, спальня моя, белая, еще сохнет, в ней воняет краской, не войти. Единственное место, где можно жить, маленькая детская комната наверху, под крышей. Ну прямо как Карлсон, честное слово! И всего одно теплое одеяло. Слушай, я не знаю, что мне делать, сейчас с ума сойду…
У Властимила до его последних дней в «Зените» оставалось неизменным одно выдающееся качество – своим настроением он заряжал всех вокруг себя. Если Петржела был весел и бодр, тебе хотелось в одиночку бросаться на штурм Измаила и во весь голос распевать любую ерунду, вроде «веселый ветер». Но когда тренер впадал в черную меланхолию, грудь сдавливало предощущение вселенской катастрофы, неотвратимости чего-то плохого. Может, конечно, это я такой впечатлительный…
На этот раз я впервые столкнулся с властимиловской паникой. Текст, мерцавший на мониторе, стерся в памяти еще до того, как я, спустя пять минут, покинул обычную городскую квартиру в спальном районе города, где по выходным проходила верстка газеты, нужной лишь Виталию Леонтьевичу. На секундочку, было уже 9 вечера, а тащиться предстояло через весь город. Но что такое расстояние, дубак и общественный транспорт, когда сознание рисует леденящую кровь картину: Властимил, словно отшельник, сидит, закутавшись в единственное одеяло у 16-ваттовой лампочки, окруженный стенами детской каморки под крышей, и что-то записывает в ежедневник.
Послезвонка в знакомую дверь на Глухарской «чуть-чуть» не раздалось. Спустя минуты три послышались тяжелые, как у статуи командора, шаги. Шаги человека, раздавленного российским бытом. И мне, окоченевшему в ожидании и вконец вымотанному, все это показалось безумно романтичным. Властимил, однако, было далек от лирического настроения. Правда, уже и не источал черную энергию – за те полтора часа, что я ехал, видимо, уже выпустил пар. С видом работника морга, помогающего опознать тело, он провел мне экскурсию по разгромленному дому и, честно говоря, не впечатлил. Обычный дом после переезда. Нам с вами, привыкшим мотаться за город на дачу, где по углам раскидана всякая рухлядь а деревянный сортир торчит где-то во дворе, весь этот властимиловский «бордел» (учите чешский еще одно словечко, «беспорядок»)показался бы раем земным. Но…
Перила лестницы, ведущей на третий этаж, оказались пыльными. Как, собственно, и ступени. В ванной комнате (точнее в двух из них) под дверцей душевой кабины оказались ржавые подтеки, заметить которые можно было лишь встав на четвереньки. Упомянутая каморка под крышей и впрямь выглядела аскетично. С гадливым выражением лица тренер «Зенита» извлек откуда-то из шкафа наволочки с бурыми пятнами.
– Тут либо кого-то замочили, либо их вытащили из задницы, – резюмировал Властимил, и я с гордостью подумал, что поему подопечному никак нельзя отказать в образности мышления.
