Подробности войны - Коробейников Максим (читаемые книги читать txt) 📗
- Хороший был командир полка. Добрый и бесхитростный, - заметил Вержбицкий.
- Он и сейчас такой же, - подтвердила жена. В тот день мы ждали Вержбицкого - нового комдива. Утро было туманное и холодное. На сто метров не видно. Стояли, подрагивая и размахивая руками, чтобы согреться. Когда услышали крики "едут, едут!", быстро подровнялись.
Из тумана вырвались два всадника. Они скакали галопом. Впереди огромный, мощный полковник, за ним - маленький, юркий лейтенант. И лошади под них были подобраны соответственно: под комдивом был рослый жеребец. Он шел размашисто. Адъютант скакал на мелком монгольском коньке, который то и дело рвался обойти лошадь комдива, но, сдерживаемый седоком, заметно нервничал и пытался ослушаться, недовольно мотал головой и раздраженно подбрасывал задом.
Мы слышали, что новый комдив был до нас начальником штаба кавалерийской дивизии, и то, что он скакал к строю на молодом жеребце и сидел в седле уверенно и красиво, никого не удивило. Этого ожидали.
Но последующие действия конников поразили всех. Всадники подскакали к строю, и комдив, не осаживая коня, легко вылетел из седла, пробежал несколько вперед и остановился как вкопанный перед нами, с последним шагом приложив руку к головному убору.
Жеребец на галопе отвернул от людей, даже ухом не поведя. Адъютант схватил его за повод и отвел лошадей в сторону.
Комдив поднял и запрокинул назад голову с окладистой рыжей бородой и громко прорычал, как в усилитель; обращаясь к дивизии:
- Здр-р-равствуйте, сибир-р-ряки!
Правый фланг, где стояли офицеры, радостно ответил:
- Здра тащ поник! (Что должно было означать: "Здравствуйте, товарищ полковник!")
Сержанты и солдаты, вывезенные с фронта вместе с нами и стоявшие левее, с восторгом выдохнули не то "Здра-а-а!", не то "Ур-ра-а-а!".
А пополнение на левом фланге загалдело в восторге, зашумело, задвигалось. Кто-то подскакивал, чтобы лучше увидеть, кто-то приветственно махал шапкой.
Мы замерли и смотрели на рослого, широкоплечего, подтянутого рыжебородого комдива, говорили, что ему тридцать шесть лет. Он не суетился и не спешил. Он пристально осмотрел всех острым и добрым взглядом. Поправил лихо сбитую набок папаху, потрогал ремни, стянувшие ладно сидящую кавалерийскую куртку, молодцевато прищелкнул каблуками со шпорами и сказал тихо, не напрягая голоса, но так, что было слышно отчетливо всем:
- Ну, что же, давайте знакомиться...
Что-то в диком стаде машин резко заскрипело, и мы встали перед светофором.
- А я думал тогда, - сказал Виктор Антонович, - чем вас взять. Уж больно потрепана была дивизия. Представляешь, из Омска на фронт ушла в десяти эшелонах, а когда выводили с переднего края, еле наскребли на один эшелон. И народ-то истощенный, в глазах тоска. Сибиряков-то уже не осталось. Надо было сибирский дух возродить. А, знаешь, после того, как я выпрыгнул из седла, раненая нога неделю болела. А они все рты поразевали: "Вот, мол, это комдив!" А когда сибиряками назвал, то понял: сделал что надо.
- А вы помните, Виктор Антонович, о чем вы говорили тогда? - спросил я.
- Убей, не помню.
- Не может быть! - удивился я. - До сих пор помню. Офицерам сказали, что надо учиться воевать. Всем, и комдиву, и командирам полков в первую очередь. "Чем мы, - сказали вы, - лучше организуем бой, тем меньше будет потерь, меньше останется солдатиков наших на поле боя. Помните это". Это первый раз я услышал. До этого все говорили: "Давай-давай, давай-давай!" Сержантам и солдатам - о том, что они прошли крещенье в долине смерти и Рамушевском коридоре и, как закваска, своим примером должны сцементировать личный состав. А пополнению...
Надо сказать, среди них были деревенские подростки, городские школьники, едва достигшие призывного возраста, и тертые калачи - бывшие заключенные, вывезенные эшелонами прямо из лагерей и тюрем.
- А пополнению, что надеетесь на них, что впереди - главные бои и главные победы.
- Черт возьми, - воскликнул Вержбицкий, - а ведь умел говорить, а?
- Так говорить-то он и сейчас умеет, - шутливо откликнулась жена.
- О, в то время это было очень важно, - поправил я ее. - Мы так нуждались, в человеке, который переломил бы дух уныния и вселил веру в наши слабые силы.
Галина Викторовна что-то хотела еще сказать, но машину дернуло, звякнуло разбитое стекло. Гаишник бежал наперерез. Мы вышли. Виктор Антонович спокойно прогрохотал:
- Это ничего. Отделались легким испугом. А вот помнишь, в Сольцах оторвало у машины задние колеса?
- Как не помнить!
- Ты был уже у Петрова. Вот командир полка умный был, но хитроват. Кстати, последнее время работал генеральным директором нефтяного объединения. Во, куда махнул! А? Так вот, Петров взял Сольцы, я дал его батальону, - Виктор Антонович указал на меня, - трое суток отдыха. Совсем ребята ног не таскали, приехал к ним, чтобы поздравить. Они на городской площади построились. Подъезжаю, вдруг бац, сзади взрыв - и машина упала.
Я помнил этот приезд. Мы замерли в строю. Я стоял в готовности скомандовать "См-и-ирно!" и бежать с докладом. Вдруг взрыв. Мы бросились к машине. Смотрим, открывается передняя дверка, показывается сапог, за ним лампас генеральский.
- Ж-и-и-ив! - закричал батальон. А комдив вылез из машины, топнул ногами, чтобы убедиться, что жив, заломил назад папаху и гаркнул:
- А кто разрешил выйти из строя?!
А мы хохотали, а мы радовались!
Я рассказал это Галине Анатольевне. Она ответила:
- Он и сейчас меня так часто пугает.
Мы подъехали к дому, вошли в квартиру. Виктор Антонович снял и повесил на стул тяжелый китель, вздохнул.
- Ну, сегодня отдохнешь, а завтра - в Эрмитаж, Русский музей, на Марсово поле и Пискаревское кладбище, - сказал он.
Настроение было хорошее. Я рад был, что приехал к старому комдиву. И пожалел вдруг, что не взял с собой жену..
ВЕНОК НА БРАТСКУЮ МОГИЛУ
Сколько помнится, 9 Мая у нас всегда хорошая погода, теплая и солнечная. Если и выпадает дождик, так и то в конце дня, такой светлый, тихий, не страшный.
В этот день под весенним небом в парках и скверах, за околицей деревни, на рубежах обороны на высотах, в лесах, на перекрестках дорог, на полях, где шли битвы, собираются наши люди. Они наряжаются во все лучшее, идут с цветами целыми семьями и в одиночку, торжественные и благостно настроенные на самый великий праздник.
Снег и дождь давно смыли с земли кровь павших. Время заровняло окопы и воронки, люди снова засеяли поля хлебом, восстановили города, понастроили много новых домов, проложили дороги.
И остались от того тяжелого и страшного времени могилы, обелиски, книги, картины, фильмы да наша память. Память о тех, кто счастливо прославлен, и тех, кто прошел сквозь войну незаметно, но столь же честно. Я вспоминаю капитана Карпова, моего первого фронтового друга, командира стрелковой роты. Александр Федорович родился в деревне Новгородской области, в семье председателя сельсовета. Он все умел: звездочки на пилотки бойцам и кубари на петлицы средним командирам делал из жести консервных банок. Часы ремонтировал. Из двух-трех разбитых пулеметов "максим" мог собрать один работающий. Ручки из плексигласа к ножам набирал. Был снайпером и уже в сорок первом имел Красную Звезду.
В боях под Синявином увидел немецкий танк, брошенный экипажем, понял, что он на ходу, влез в люк механика-водителя и привел его к своим. Чтобы наши не подбили, поднял ствол вверх насколько было можно: дескать, сдаюсь!
Добрый и красивый был парнишка. Рубашку последнюю отдаст товарищу. А вот ушел в разведку и не вернулся. Вся его группа пропала, как в воду канула под Карбуселью, в июле сорок третьего...
Вспоминаю Ишмурзина. Маленький, узкоглазый, с широким плоским лицом. Был в моей ячейке управления связным, когда я командовал ротой. Послал я его как-то во взвод, с которым связь оборвалась. Жду, беспокоюсь: должен был бы возвратиться. А его нет и нет, и послать некого.
