Пилот «штуки» - Рудель Ганс Ульрих (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Восточный и западный фронт подходят все ближе и ближе друг к другу, нам все труднее проводить операции. Можно только восхищаться дисциплиной моих людей, она осталось точно такой же, как в первый день войны. Я горжусь ими. Самое суровое наказание для моих офицеров, как это было всегда, – когда им не разрешают лететь вместе с остальными на боевое задание. Я испытываю проблемы с моей культей. Механики сконструировали для меня оригинальное устройство похожее на дьяволово копыто, с которым я летаю. Оно прикреплено под коленом и каждый раз когда я давлю на него, то есть, скажем, когда мне нужно нажать на правую педаль, нижняя часть культи, которая только начала затягиваться, натирается так, что на коже образуется язва. Рана открывается вновь и начинает сильно кровоточить. Особенно в воздушном бою, когда мне нужно резко развернуться вправо, культя стесняет мои движения и иногда после вылета мой механик должен вытирать кровь, которой забрызгана вся кабина.
Мне вновь везет в первые дни мая. Я отправляюсь на встречу с фельдмаршалом Шернером, но хочу заглянуть по дороге в штаб-квартиру Люфтваффе в замке Херманштадтель, примерно в семидесяти пяти километрах от нас. Я лечу туда на «Шторхе» и вижу, что замок окружен высокими деревьями. В центре находится парк, на территории которого я могу, как мне кажется, приземлиться. Со мной в самолете находится верный Фридолин. Посадка проходит благополучно, после короткой остановки для того, чтобы взять некоторые карты, мы вновь взлетаем по направлению к высоким деревьям, набирая высоту. «Шторх» медленно набирает скорость, для того, чтобы облегчить взлет я выпускаю закрылки прямо перед опушкой лесой. Но самолет не может подняться выше самых высоких деревьев. Я тяну ручку на себя, но у нас недостаточно скорости. Тянуть на себя бесполезно, нос самолета словно наливается тяжестью. Я слышу какой-то страшный треск. Сейчас я окончательно разбил культю, если только не хуже. Затем все вдруг стихает. Я лежу на земле? Нет, сижу в кабине, и рядом со мной Фридолин. Мы застряли в развилке ветвей на самой верхушке огромного дерева, и весело раскачиваемся взад и вперед. Все дерево шатается, наверное, удар был слишком сильным. Я боюсь, что «Шторх» сыграет с нами еще одну шутку и перевернется вверх колесами. Фридолин придвигается ближе и спрашивает с тревогой: «Что происходит»?
Я говорю ему: «Не шевелись, или мы и все, что осталось от „Шторха“, рухнет вниз».
Хвост и куски крыльев отвалились и лежат на земле. Я все еще держу в руках ручку, культя не пострадала, я ни обо что ее не ударил. Повезло! Мы не можем слезть с дерева, оно очень высокое и с гладкой корой. Мы ждем, и спустя какое-то время на сцене появляется генерал, он слышал треск и сейчас видит нас, сидящих на дереве. Он очень доволен, что мы отделались так легко. Поскольку нет никакого другого способа спустить нас вниз, он посылает за местной пожарной командой. Они помогают нам спуститься вниз по длинной раздвижной лестнице.
Русские обошли Дрезден и пытаются пересечь Эрцгебирге с севера, чтобы достигнуть границ протектората и выйти во фланг армии Шернера. Главные советские силы находятся в районе Фрейберга и к юго-востоку от него. Во время нашего последнего вылета мы видим к югу от Диепольдисвальде длинную колонну беженцев, которых настигли советские танки. Они катятся прямо через людской поток как асфальтовые катки, сокрушая все на своем пути.
Мы немедленно атакуем танки и уничтожаем их, колонна продолжает свой путь к югу. По всей видимости беженцы надеются укрыться за Судетскими горами, где, как они думают, будут в безопасности. В том же самом районе мы атакуем еще одну колонну советских танков, которых защищает зенитный огонь, похожий на торнадо. Я только что выстрелил в танк ИС и поднимаюсь на высоту 200 метров, когда, осмотревшись вокруг, замечаю сзади град обломков. Они падают откуда-то сверху. Я спрашиваю: «Ниерман, кого из наших только что сбили»? Это кажется мне единственным объяснением и Ниерман думает так же. Он торопливо считает самолеты, но все на месте. Значит, никого не сбили. Я оглядываюсь на танк и вижу только черное пятно. Мог ли этот танк взорваться с такой силой, что его осколки оказались на такой большой высоте?
После вылета экипажи, которые летели за мной подтверждают, что взорвался именно этот танк и я видел его падающие вниз обломки. Вероятно, в нем была взрывчатка и его задача заключалась в том, чтобы расчищать путь другим танкам.
18. Конец
7 мая, для того, чтобы обсудить план, только что разработанный Верховным командованием, в штабе группы Шернера проходит совещание офицеров Люфтваффе. Предложено постепенно отступать всем восточным фронтом, сектор за сектором, до тех пор, пока он не будет идти параллельно западному. Мы чувствуем, что вскоре будут приняты очень печальные решения. Увидит ли Запад, даже сейчас, свою возможность выступить против Востока или он так и не сможет разобраться в ситуации?
8 мая мы вылетаем на поиск вражеских танков в окрестностях Оберлейтенсдорфа. Первый раз за всю войну я никак не могу сконцентрироваться на задании, меня душит неописуемое чувство горечи. Я так и не смог уничтожить ни одного танка, они все еще находятся в горах, где мы не можем их достать.
Поглощенный своими мыслями, я поворачиваю домой. Мы приземляемся и идем в диспетчерскую. Фридолина нет, мне говорят, что он был вызван в штаб группы. Значит ли это, что…? Одним рывком я сбрасываю с себя депрессию.
«Ниерман, звони в эскадрилью в Рейхенсберге и скажи им о новой атаке, договорись о месте и времени встречи с эскортом». Я изучаю ситуационную карту… что здесь можно предпринять? Куда пропал Фридолин? Я вижу, как в стороне садится «Шторх», это он. Броситься к нему навстречу? Нет, лучше ждать здесь… кажется, слишком жарко для этого времени года… позавчера двое моих людей попали в засаду и были расстреляны чехами в гражданской одежде… Почему Фридолина так долго нет? Я слышу, как дверь открывается и кто-то входит. Я заставляю себе не оборачиваться. Кто-то приглушенно кашляет. Ниерман все еще продолжает говорить по телефону… значит, это не Фридолин. Ниерман никак не может пробиться… вот смешно… я замечаю, что сегодня мой мозг воспринимает каждую деталь очень остро… все эти маленькие глупые частности, не имеющие ни малейшего значения.
Я поворачиваюсь кругом, дверь открывается… Фридолин. Его лицо осунулось, мы обмениваемся взглядами и внезапно у меня пересыхает в горле. «Ну»? Это все, что я могу из себя выдавить.
«Все кончено… безоговорочная капитуляция»! Голос Фридолина звучит не громче шепота.
Конец… Я чувствую себя так, как будто падаю в бездну, и затем в затуманенном сознании они все проходят у меня перед глазами: боевые друзья, которых я потерял, миллионы солдат, погибших в море, в воздухе, на поле боя… миллионы жертв, умерщвленных в своих домах по всей Германии… орды с востока, которые сейчас наводняют нашу страну… Фридолин внезапно взрывается: «Да брось ты этот чертов телефон, Ниерман. Войне конец»!
«Мы сами решим, когда нам перестать сражаться», говорит Ниерман.
Кто-то грубо хохочет. Смех слишком громкий, не настоящий. Я должен сделать что-нибудь… сказать что-то… задать вопрос…
«Ниерман, сообщи эскадрилье в Рейхенберге, через час у них приземлится „Шторх“ с важными приказами».
Фридолин замечает мое беспомощное смущение и начинает взволнованным голосом говорить о деталях.
"Отступление к западу определенно отрезано… англичане и американцы настояли на безоговорочной капитуляции 8 мая… то есть сегодня. Нам приказано передать все русским без всяких условий к 11 часам вечера. Но поскольку Чехословакия должна быть оккупирована Советами, решено, что все немецкие войска должны как можно быстрее уходить на запад, так чтобы не попасть в руки русских. Летный персонал должен лететь по домам или куда-либо еще… ".
«Фридолин», – прерываю я его, – «построй полк». Я больше не могу сидеть и все это слушать. Но не будет ли еще хуже, если ты сделаешь то, что собираешься… Что ты можешь сказать своим людям? Они никогда не видели тебя отчаявшимся, но сейчас ты в самой пучине… Фридолин прерывает мои мысли: «Полк построен». Я выхожу. Мой протез не позволяет мне идти надлежащим образом. Солнце сияет во всем своем весеннем великолепии… там и здесь легкая дымка серебристо мерцает вдалеке… я останавливаюсь перед строем.
