Троцкий - Кармайкл Джоэль (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Все кончилось провалом: Сталин отдал милиции и аппаратчикам приказ подавить любую попытку самостоятельной демонстрации оппозиционеров. Он-то как раз принадлежал к тем немногим, которые прекрасно понимали, что означают все эти призывы. Поэтому малейшая попытка каких-либо действий со стороны демонстрантов немедленно наталкивалась на контрмеры политической полиции и большого числа партийных «орангутангов» — теперь их называли «активистами»: стоило им заметить человека, который нес портрет Троцкого или Зиновьева или выкрикивал какой-либо лозунг, расходившийся с официальным, его попросту выволакивали из толпы или избивали. В Москве эти попытки подавлялись еще более яростно, чем в Ленинграде; ни тут, ни там никто не оказал никакого сопротивления. Все плакаты оппозиционеров были разорваны в клочья, а им самим было приказано идти вместе со всеми, без всяких знамен и лозунгов и в полном молчании. Стоило в каком-нибудь окне появиться портрету Троцкого, как его тут же с завидной ловкостью стаскивали вниз, а с людьми, жившими в этой квартире, безжалостно расправлялись. Среди избитых оказалась и Наталья.
Троцкий и Каменев выехали на улицы Москвы; на площади Революции Троцкий попытался обратиться к колонне рабочих, направлявшихся к мавзолею Ленина; на него набросились милиционеры и партийные «орангутанги», раздались выстрелы, послышались крики: «Долой Троцкого, долой этого жида и предателя!»
Через семь дней Троцкий и Зиновьев были исключены из партии как контрреволюционеры. Другие лидеры оппозиции (Каменев, Раковский и еще кое-кто) были выброшены из ЦК. Сотни, если не больше, рядовых оппозиционеров, были изгнаны из рядов партии скопом, без разбора.
Превратившись в частное лицо, Троцкий счел благоразумным еще 7 ноября покинуть свою кремлевскую квартиру; это позволило ему избежать унизительного выселения, которое пришлось пережить другим лидерам оппозиции.
Приняв окончательное решение всех их выслать, Сталин постарался сделать это как можно более незаметно: посыпались назначения на «ответственную работу» в провинцию. 12 января 1928 года ОГПУ неожиданно уведомил Троцкого, что в течение ближайших четырех дней он будет выслан на китайскую границу.
Последние дни прошли в лихорадочной деятельности: совещания под занавес, встречи, инструкции, прощания — до самого дня отъезда. В назначенный день напряжение достигло предела. Выезжать предстояло в десять вечера — они ждали допоздна; наконец из ОГПУ. сообщили, что отъезд откладывается еще на двое суток. Были пущены слухи, что это сделано по просьбе самого Троцкого. В назначенный для отъезда вечер Раковский с друзьями, возбужденные до крайности, явились на вокзал, где уже собрались тысячные толпы. Над головами собравшихся поднимался огромный портрет Троцкого, звучали приветствия, люди окружили состав, лезли на подножки вагонов и звали Троцкого — прошел слух, что милиция тайком доставила его в вагон и не позволяет ему проститься со сторонниками. Несколько человек легли на рельсы, чтобы своими телами задержать поезд.
Тогда ОГПУ снова изменил свой план: они заявились на квартиру Троцкого до истечения обещанного двухдневного срока, семнадцатого января. Квартира не охранялась, и они застали там только Троцкого, Наталью, их сыновей, вдову Иоффе и еще одну женщину. Троцкий прибег к тактике, которую часто употреблял и раньше — насильственное сопротивление. Начались переговоры через закрытую дверь; потеряв терпение, сотрудник ОГПУ приказал ее взломать. Это был тот самый чекист, который во время гражданской войны служил личным телохранителем Троцкого; сейчас он совершенно потерял самообладание и кричал: «Товарищ Троцкий, застрелите меня, застрелите меня!» Троцкому пришлось его утешать и чуть ли не приказывать ему действовать согласно инструкции. Троцкий не был даже одет; солдатам пришлось самим снять с него домашние туфли и натянуть ему на ноги сапоги, а когда он отказался идти с ними — взять его на руки и понести вниз по лестнице под крики и вопли домашних и вдовы Иоффе, которых задержали в квартире. Им все же удалось вырваться — атлетически сложенный Сергей применил силу. Седов помчался по лестнице, колотя в каждую дверь с криком: «Они увозят товарища Троцкого!» Дом был заселен высокими партийными чинами; испуганные лица на миг появлялись в дверях и тут же исчезали.
На глазах у всех Троцкого, Наталью и обоих сыновей втолкнули в милицейскую машину, которая вместо Казанского направилась к совершенно другому — опять Ярославскому! — вокзалу. На этот раз — полностью безлюдному.
Троцкий опять отказался идти; агенты ОГПУ попросту вытащили его из машины и снова понесли на руках. Седов пытался обратиться к группе железнодорожников — людей, некогда известных своим революционным пылом: «Смотрите, товарищи! Они увозят товарища Троцкого!» Никто не проронил ни слова.
Наконец их посадили в поезд. В пятидесяти километрах от Москвы вагон прицепили к составу, следовавшему в центральную Азию. Сергею разрешили вернуться в Москву. Троцкий отправлялся в ссылку, сопровождаемый только Натальей, Седовым и небольшим нарядом ОГПУ. Арест был организован так ловко, что впервые в жизни Троцкий, несмотря на его предусмотрительность, оказался без ручки и бумаги. Ему не разрешили взять с собой даже смену белья и самые необходимые вещи, включая лекарства для Натальи, которую трясла лихорадка. Им оставалось только сидеть или лежать на грубых деревянных лавках в своем мрачном, тускло освещенном купе. Но, как вспоминает Наталья, Троцкий был «в хорошем, даже приподнятом настроении. Наконец-то все встало на свои места».
Он все еще был на советской земле, оставался заметным человеком и обращаться с ним приходилось дипломатично. Его поселили в Алма-Ата, где ему предстояло прожить почти год.
Какое-то время Троцкого не беспокоили. Ему наконец прислали все его книги и бумаги. Семье предоставили четырехкомнатную квартиру, разрешили охотиться, даже прислали из Москвы любимую собаку. На первый взгляд жизнь снова могла показаться идиллической. Наталья пишет:
«В июне и июле в маленьком соломенном шалаше в яблоневом саду кипела работа: безостановочно стрекотала пишущая машинка — вещь в этих местах неслыханная; Л.Д. диктовал критические замечания на программу Коминтерна… Наша почта была увесистой — по 10–15 писем в день и множество телеграмм». С апреля по октябрь 1928 года Троцкий отправил из Алма-Ата около 800 политических писем и 550 телеграмм; получил он за это же время 1000 писем и 700 телеграмм. Значительное время поглощала его собственная работа. В сущности, он снова превратился в профессионального литератора, снова стал человеком за письменным столом».
Зато семейные дела доставляли все больше и больше огорчений. Нина тяжело заболела, когда ее мужа арестовали и отправили в ссылку. 9 июня она умерла. Цензура задержала ее последние письма к отцу в течение десяти недель.
Старшая дочь Зинаида собиралась присоединиться к ним в Алма-Ата; ее муж тоже был сослан, а ее здоровье, и без того слабое, было подорвано уходом за Ниной. Она вынуждена была все откладывать и откладывать поездку, пока не стало поздно: Троцкий и Наталья узнали, что она слишком больна, чтобы ехать, и вдобавок ее болезнь оказалась из разряда тех, что называют «нервными». Сергей, однако, ухитрился приехать на каникулы и привез с собой жену и ребенка Седова; они пробыли в Алма-Ата несколько недель.
Осенью цензура, до сих пор довольно снисходительная, повела против Троцкого своего рода психологическую войну — к нему пропускали только огорчительные письма, от тех оппозиционеров, которые решили примириться с партией; его же письма вообще не вручались адресатам. Ходили слухи, что Сталин что-то замышляет. Но Троцкий пока еще не принимал всерьез возможность новой депортации — куда, в самом деле? За кремлевскими стенами варилась какая-то каша.
Расправившись во всеми прочими глашатаями идеи ускоренной индустриализации, Сталин получил теперь возможность объявить эту идею своей. Отбросив за ненадобностью союз с бухаринцами, с их проектами рыночной экономики, он от своего имени провозгласил все оригинальные мысли Троцкого о путях ускорения индустриализации. Этот внезапный переход к программе сокрушительных темпов был ознаменован лозунгами, выброшенными партийной пропагандой к одиннадцатой годовщине переворота: «Опасность справа!», «Ускорим индустриализацию!», «Ударим по кулаку!» Все эти лозунги, когда-то предложенные Троцким в полном административном вакууме, теперь были подкреплены весомой силой сложившегося аппарата и его главного орудия — ОГПУ.
