Вашингтон - Яковлев Николай Николаевич (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Трения трениями, а война продолжалась, и требовалось вынести безотлагательное решение, что предпринять на границе, где индейские племена, подстрекаемые англичанами, сделали жизнь совершенно нетерпимой. Радикальным решением было бы массированное вторжение в Канаду, овладение провинцией и ликвидация осиных гнезд, откуда совершались набеги. Лафайет был всецело «за» и составил подробный план — двенадцатитысячная армия захватит Детройт, Ниагару, Монреаль и т. д., а французский флот, поднявшись по реке Св. Лаврентия, поддержит ее. Лафайет считал, что, если вторжение возглавят французские офицеры, это поднимет местное население против англичан, и успех предприятия обеспечен. Себя он уже видел командующим победоносной армией.
Не согласовав план с Вашингтоном, он поспешил в Филадельфию, где очаровал конгресс блистательными перспективами нанесения смертельного удара врагу в Северной Америке. Политики пришли в восторг и высказались за операцию. Когда Лафайет явился к Вашингтону, главнокомандующий выслушал его внешне благожелательно. Но внутренне он пришел в ужас, особенно узнав, что конгресс считает необходимым обратиться в Версаль за помощью для овладения Канадой. В официальном письме конгрессу Вашингтон высказался против операции по чисто военным причинам. В конфиденциальном письме президенту конгресса Лоренсу он прибег к совершенно иной аргументации: «По мере того как маркиз развивал свой прожект, мне представилось, что идея была только его, но вовсе не невероятно, что она зародилась у французского кабинета и искусно замаскирована, чтобы ее легче приняли. Думаю, что на лицах некоторых в этой связи я читаю больше, чем незаинтересованное рвение. Надеюсь, что я ошибаюсь».
Идея действительно принадлежала только Лафайету, но подозрительный Вашингтон не поверил. Он указывал, что было бы безумием разрешить французам вновь укрепиться в Канаде, «связанной с ними узами крови, обычаев, религии и прежнего правления». В результате по достижении независимости США окажутся лицом к лицу с французской империей от Нью-Орлеана до Канады. И пусть конгресс не думает, что Франция остережется вновь толкнуть США в объятия Англии, ибо к тому времени Франция с союзной Испанией будут господствовать на море. «А на нашу долю останутся только недовольство, упреки и подчинение».
В заключение Вашингтон предостерег: «Людям очень свойственны крайности. Ненависть к Англии может подтолкнуть иных к чрезмерному доверию к Франции, особенно когда принимаются во внимание чувства благодарности. Такие люди не захотят поверить, что Франция способна действовать эгоистически... Однако история человечества дает всеобщий принцип — не следует доверять ни одной нации дальше ее собственных интересов. Ни один осмотрительный государственный деятель или политик не осмелится отклониться от него». Ситуация, понимал Вашингтон, конечно, щекотливая — Лоренс не мог придать огласке его конфиденциальное письмо, в то время как официальное послание конгрессу могло показаться неубедительным, особенно учитывая эмоции — кровь ежедневно погибавших под томагавками людей взывала об отмщении. Континентальную армию уже упрекали в бездеятельности.
Главнокомандующий нашел выход — он убедил горячо любимого Лафайета отправиться на родину. Искренний маркиз едва ли мог заподозрить коварство в предложениях Вашингтона, ибо они были продиктованы как заботой о государственном благе, так и вниманием к молодому человеку. «Если у вас есть мысль, дорогой маркиз, — отечески писал Вашингтон, — нанести визит (французскому) двору, Вашей даме и Вашим друзьям этой зимой, но Вы колеблетесь из-за экспедиции в Канаду, то дружба побуждает меня сказать — нет необходимости откладывать поездку». Вашингтон лукаво заверил честолюбивого Лафайета, что он принесет больше пользы в Европе, склоняя Испанию к вступлению в войну, чем занимаясь куда менее важными делами в США. Польщенный Лафайет отправился во Францию, осознавая ответственность своей миссии, а великая экспедиция в Канаду заглохла.
Генералу пришлось выехать в Филадельфию объясняться с конгрессом, почему он отказывается идти войной на Канаду рука об руку с войсками христианнейшего короля. В городе он провел около полутора месяцев и вдоволь налюбовался американским тылом. По улицам грохотали тяжелые кареты с ливрейными лакеями в напудренных париках на запятках, ежедневно давались балы, где вино лилось рекой, а столы ломились от яств. Вашингтон протирал глаза — он, видевший лишения на фронте, не мог поверить, что за спинами сражающихся купаются в роскоши. Генерала захваливали, таскали с одного бала на другой, по театрам, концертам, давали в его честь званые обеды. Кругом беспечная болтовня, политики по уши заняты светской жизнью, самые неотложные дела стоят. Высокий худой Вашингтон с изможденным лицом был явно неуместен в гостиных. Уже облик генерала напоминал — идет война, что, естественно, побуждало упитанных джентльменов отводить глаза и не вглядываться ему в лицо.
Он писал из Филадельфии: «Ничто, что я видел со дня приезда сюда, не изменило моего мнения о людях, напротив, у меня основательнейшие причины быть убежденным, что наши дела в самом тягостном и катастрофическом положении, когда-либо складывавшемся с начала войны... Если бы мне поручили нарисовать картину нравов и людей, то из того, что видел, слышал и частично знаю, я бы, одним словом, определил — безделие, распутство и роскошь овладели большинством. Спекуляция, казнокрадство, ненасытная страсть к наживе подавили все другие соображения и охватили людей всех состояний. Партийные распри и личные склоки — основное занятие, в то время как жизненно важные проблемы страны — громадный и все возрастающий долг, подорванные финансы, отсутствие кредита (а это означает отсутствие всего) — считаются второстепенными и решение их откладывается со дня на день, с недели на неделю, как будто наши дела обстоят блестяще».
В конгрессе и на заседаниях его комитетов Вашингтон пытался показать реальную обстановку. Он объяснял, что служба в армии невыгодна, когда любой способный человек, оставивший армию, может рассчитывать на быстрое обогащение в частном бизнесе. Нужно немедленно поднять жалованье офицерам, иначе они разойдутся. Слушали очень уважительно, понимающе кивали головами, но практически палец о палец не ударили, а иные циники за спиной Вашингтона глубокомысленно рассуждали — генерал-то не страдает, он, принимая на себя многотрудные обязанности, договорился с конгрессом о возмещении личных расходов по окончании войны, а не о ежемесячном жалованье. Мудрейший человек, вздыхали спекулянты, предвидел инфляцию!
Все это было вздором, инфляция, когда доллар обесценивался на пять процентов ежедневно, конечно, затрагивала Вашингтона, хотя менее болезненно — вирджинский плантатор владел недвижимостью, а не капиталом, способным быстро обесцениться. Деловая переписка Вашингтона с управляющим Маунт-Верноном в это время изобличает громадную тревогу плантатора по поводу состояния его личных дел — арендаторы платили долларами, которые практически ничего не стоили, должники спешили погасить ими свои долги, а профессиональные шутники забавлялись — облепив собак бумажными долларами, водили их напоказ по столице.
В середине февраля 1779 года Вашингтон наконец вырвался из опостылевшей Филадельфии, выплыл из водоворота пышных балов, которые, по словам близкого, генерала Грина, доставляли ему «больше боли, чем радости». Он проявил твердость характера — тщательно скрывал гнев под личиной развлекающегося джентльмена. Он запомнился филадельфийским дамам как неутомимый танцор. Они только расходились во мнениях по поводу выражения лица располневшей Марты, которая больше не танцевала, но не отрывала глаз от супруга, выделывавшего замысловатые па на ослепительно натертом паркете.
Вашингтон увозил для армии из Филадельфии немногое — обещание конгресса выплачивать пенсии офицерам семь лет по окончании войны, рекомендации штатам пожизненно обеспечить офицеров по выходе в отставку половиной содержания. Кто будет финансировать это, оставалось неясным, но, по крайней мере, ссылаясь на посулы конгресса, можно было задержать людей на службе.
