Золотое колечко на границе тьмы - Крапивин Владислав Петрович (книги онлайн полные TXT) 📗
Вышли – как в предбанник. Влажный воздух поднимался от бетона горячими волнами. Только что прошел дождь.
Потом таможня. Тщательно проверяют в чемоданах лишь одно – башмаки. Чистые ли? Говорят, боятся какой-то инфекции для скота. Рассеянный чиновник забывает ставить штампы на бирках багажа. Мы напоминаем. Он отмахивается: не обязательно, мол. Но мы хотим. Для нас это экзотика.
Вначале, как водится, накладка: деятели из советского посольства нас не встретили, опоздали. Ну и фиг с ними, не пропадем. Так даже интереснее. Сидим в комнате для ожидания. Гибкие в талиях стюарды разносят чашечки кофе.
Наша грузная переводчица, именуемая за глаза Мадам, заранее внушала нам: Куба страна бедная, все здесь отдано в жертву революции, поэтому не следует обременять жителей лишними расходами.
– И когда вам предложат кофе, – наставляла она, – следует сказать официанту: "Пара босотрос". То есть "для вас". Он выпьет эту порцию кофе сам и будет вам горячо благодарен.
Так она и сделала. Ласково-величественным жестом отодвинула от себя подносик с чашечками:
– Пара босотрос…
Стюард, однако, благодарности не изъявил и сперва вытаращил глаза, потом слегка пожал плечами. Ни я, ни мой рыжебородый приятель-журналист, по прозвищу Барбудо, ни старый казахский драматург, нареченный нами Аксакалом, не рискнули повторить великодушный жест Мадам. Да и отчего бы не попробовать кофейку в аэропорту кубинской столицы? Тоже экзотика! А Фидель не обеднеет – на три-то чашечки…
Наконец, появились представители советского посольства. Оправдываются: замотались, встречаем одну делегацию за другой, поскольку на Кубе начинаются Дни советской культуры. Ну, ясно, советские порядки – они везде советские, даже в другом полушарии. Повеяло чем-то родным.
Зато кубинцы без всякой волокиты, забрав паспорта, выдали ключи от номеров в отеле. Отель, говорят, знаменитый – "Гавана Либре" (или, как тут произносят – "Абана Либре"). "Свободная Гавана", значит. Бывшая "Гавана Хилтон".
Повезли на маленькой автобусе. Вечерняя столица Кубы походила на ночной Севастополь или Сочи. Те же огни, те же южные запахи. На площади Революции притормозили, чтобы мы полюбовались колоссальным памятником Хосе Марти. Он был освещен прожектором: белая фигура сидящего "апостола революции" и уходящий в небо обелиск. Наверху – как на телевышке – красные огоньки.
А где-то в стороне слышен перебор гитары.
В гостинице три кубинских поэта шумно приветствовали нас и долго извинялись, что не встретили у самолета. У них сломалась машина. Судя по всему, революционная Куба уже многому научилась у "старшего брата".
Повели в ресторан ужинать. Есть не хотелось, только пить и спать. Но пытка продолжилась еще около часа. Гостеприимные гаванские литераторы (стараясь, видимо, загладить инцидент с машиной) потащили нас в какой-то бар, куда вход был по особым пропускам или по знакомству. В баре – небольшая сцена, где под музыку вскидывали ноги полуодетые девицы.
Кое-как добрался до номера, стащил свою штурманскую амуницию – и в сон. До петушиного крика…
Пока я вспоминаю, над Гаваной набирают силу краски. Туман становится голубоватым, в похожих на горы облаках рождается розовый, желтый и даже зеленоватый свет. Словно фантастическая горная цепь выросла над городом и морем.
Над облачными вершинами висит, совершенно запрокинувшись на спину и задрав золотые рога, тонкий месяц. Недалеко от него – крупная переливчатая звезда. Наверно, Венера.
А под нижним облачным слоем растекается малиново-оранжевый жидкий огонь.
И наконец встает солнце. Пунцовый диск.
Я кидаюсь в номер и выскакиваю на балкон снова – с «Зенитом» и портативной кинокамерой. Первые кубинские кадры. Встающее над Гаваной утреннее светило.
А петухи все кричат…
Кондиционер по-прежнему не работает. Я распахиваю балконную дверь и окно. Потом суюсь в ванную. Ну, горячей воды, естественно, нет. Все как в родном Союзе. Впрочем, она и ни к чему. Даже из «холодного» крана течет тепловатая водица. Но все же душ малость освежает. Побриться бы еще… Бритва не работает, втыкай штепсель в розетку хоть так, хоть этак. Ну, в точности, как в милой сердцу московской гостинице "Россия". Пойти, спросить у здешней дежурной по этажу? Показать жестами – надо, мол, физиономию поскоблить. А если и дежурные здесь такие же, как в Москве?
С досады я еще раз всаживаю вилку в гнездо. Ж-ж-ж… Ура! Значит, просто барахлили контакты…
Бодрый и благоухающий лосьоном, я опять выхожу на балкон.
Солнце разогнало туман, залив сияет ультрамарином, в него врезается мыс, на нем желтая крепость с маяком. Ветер стал покрепче, это хорошо. Вдыхаю его всей грудью. Море, пестрота и белизна фантастических домов, зелень, праздник света!..
Мой номер на восемнадцатом этаже. Я вижу оранжевые и желтые прямоугольники плоских крыш. Далеко внизу, почти прямо подо мной – белая вилла в грудах зелени. Наверно, школа. К ней сбегаются ребятишки. Я свинчиваю с кинокамеры телевичок, смотрю в него как в маленькую подзорную трубу.
Похоже на мой любимый Севастополь. Там по утрам сбегается к школам такая же смуглая ребятня в таких же голубых форменных рубашках. Только у них галстуки красные, а здесь – бело-синие. Мне это нравится. Белое и синее – цвета моря и парусов. Цвета приморских городов и южного неба…
Ох, а ведь про это надо записать, пока есть свободная минута. И про вчерашнее, и про то, что увидел сейчас.
Я вытаскиваю из чемодана тетрадь в белом картонном переплете.
…Эта тетрадь и теперь передо мной. Исписанная, потертая, с выпадающими листами. С адресами гаванских знакомых – учителей, мальчишек (т о г д а ш– н и х мальчишек). С какими-то листовками, пригласительными билетами и квитанциями, вложенными между страниц. С засохшими листьями и стеблями травы, которые сорвал я на обочине шоссе где-то у городка Пинар-дель-Рио. С пожеланиями кубинских поэтов, которые писали в этой тетрадке прощальные слова, когда мы отмечали наш отъезд в старинном кабачке "Casa de los vinos"…
Я, случается, листаю эту тетрадь. Но не часто. Чаще листаю свою память. Она что-то отбросила напрочь, а что-то сохранила навсегда: лица, встречи, краски, картины. Случайные, казалось бы, эпизоды. Моментальные, но не забытые впечатления. Времени виднее, что оставлять человеку.
Сначала я думал, что эта тетрадка поможет мне написать книгу – сразу после возвращения, по горячим следам. За месяц жизни на Кубе материала набралось так много, что пиши в любом жанре. Хочешь – серию репортажей "Под солнцем Гаваны", хочешь – приключенческую повесть о кубинских ребятах времен революции…
Почти ничего я тогда не написал. Только несколько заметок для журнала "Пионер".
А тетрадь лежала, лежала… Вместе с пачкой фотоснимков и рулоном любительской кинопленки…
И вот через двадцать с лишним лет, когда и Куба уже не та и пообрывались знакомства и переписка, и давно выросли ребята, с которыми я подружился в Гаване, все чаще слышу я, как в городе на берегу Мексиканского залива кричат петухи. Правда слышу. На рассвете.
Казалось бы, какой смысл писать это с е й ч а с?
Но, может быть, потому и тянет к карандашу и бумаге кубинская тема, что время тех встреч стало далеким. Почти таким же далеким, как детство, как студенческие годы. Времена эти переплетаются в памяти, вытягиваются в причудливую цепь событий и воспоминаний. Звенья этой цепи связаны по своим законам, неподвластным строгой хронологии. И тогда ярче, живее, интересней встает перед глазами прошлая жизнь.
А она, эта жизнь, нужна ли кому-то, кроме меня? Возможно, что вовсе не нужна.
Но вдруг рассказ о прошлом разбудит отголоски памяти еще в чьей-то душе? Ведь мы все – рядом друг с другом на этой Земле. Все мы – похожи…
Едва я кончаю запись в тетради, как трезвонит на гостиничной тумбочке телефон. О, Господи, кто мне может звонить здесь, на другом полушарии нашей матушки-Земли?
Оказывается, Мадам. Накануне мы с ней поругались (очень уж она изображала начальницу), но сейчас голос ее сладок, даже кокетлив:
