Золотое колечко на границе тьмы - Крапивин Владислав Петрович (книги онлайн полные TXT) 📗
– С таким папой не пропадешь, – сказал я.
– Ага, – сказал Олешек.
– Наверно, вы вдвоем будете гулять босиком по Кубе.
– Может быть… Жалко, что не по Африке.
– Разве Куба хуже Африки? Там тоже пальмы, бананы. Тропики.
– Не в пальмах дело, – вздохнул Олешек. – Просто про Африку я думал очень давно, с самых детских пет. Когда первый раз стихи услышал
– Какие стихи?
– Ну, не знаете разве? Которые Корней Чуковский сочинил:
Итак, я оказался прав. В самом деле, увлечение Олешека не обошлось без Корнея Ивановича.
– Действительно, есть такие стихи, я их тоже в детстве любил… Но ведь можно и про Кубу придумать…
– Какие? – Он живо крутнулся в кресле, глаза заблестели.
– Ну, например, так…
Выпалив эти моментально придуманные строчки, я съежился, сообразив, как они далеки от вершин поэзии.
Олешек отозвался снисходительно:
– Ничего… Но это ведь не знаменитые стихи. А те знаменитые, потому что их написал знаменитый писатель.
Во мне зашевелился восьмилетний Славка с улицы Герцена, и я отозвался тоном уязвленного второклассника:
– Да, я, конечно, не очень знаменитый, но в какой-то степени тоже писатель… И между прочим, у меня есть письмо Корнея Чуковского, в котором он хвалит одну из моих первых книжек.
– Ну-у?.. – осторожно выдохнул Олешек и слегка отодвинулся. И заново осмотрел меня своими золотисто-серыми глазами. – А можно посмотреть?
– Письмо? По оно же дома, среди бумаг…
– А книжку?
– Той книжки у меня тоже нет, она вышла семь лет назад. А другую могу показать…
Я встал и потянул с багажной сетки портфель, вызвав сонное неудовольствие Мадам. Достал книжку "Валькины друзья и паруса". Она оказалась для этого случая особенно подходящей, потому что в начале там была моя фотография. Причем не официальная, не со строгой и надутой физиономией, как это часто случается, а хорошая такая, веселая: я стою растрепанный, в распахнутой куртке и опираюсь о ствол могучего тополя. Это снял меня в шестьдесят восьмом году Саня Бабушкин, один из пятнадцатилетних капитанов "Каравеллы".
Посмотрев на фото, Олешек не мог не убедиться, что именно я написал:)ту книжку.
– Ух ты… Она про корабли, да?
– Про корабли. И про ребят, про таких, как ты… и каким был я когда-то… Подожди… – Я вынул авторучку. Она была упакована в специальный целлофановый пакетик, чтобы не потекла на высоте от смены давления. Я разорвал целлофан и написал на титульном листе: "Диме-Олешеку на память о том, как он гулял босиком по Африке. Желаю тебе так же весело и смело обойти весь земной шар и поменьше наступать на колючки". Расписался и поставил дату: "2 ноября 1972 г. Высоко над Атлантикой".
…Олешек унес книжку к себе, в свое кресло, и какое-то время они с мамой листали ее вдвоем. Потом мама выглянула из-за спинки, прижала руку к груди и наклонила голову, проявив тем самым сердечную благодарность. Я поклонился столь же церемонно, давая понять, что рад сделать приятное. И подумал: "А может, спросить Олешека, как зовут его маму? Вдруг… Полина?"
Но понял, что не решусь.
…А самолет все летел, летел в пустом безоблачном пространстве, над похожим на стиральную доску океаном… Летел ли? Может быть, повис неподвижно? Очень уж равномерное было движение, очень монотонный гул.
Стюардессы покормили нас обедом. И опять потянулись неторопливые сонные часы. Я успел написать черновик своего выступления для встречи-конференции с кубинскими писателями. Успел поругаться с проснувшейся Мадам, которая требовала, чтобы я отдал текст ей. Она, видите ли, обязана иметь у себя копии всех подготовленных речей. Я не отдал, заявив, что это не копия, а оригинал. Что же касается о б я з а и н о с т е й Мадам, то это ее проблемы.
Мадам сказала, что никогда не подумала бы, что столь безответственных молодых членов Союза писателей могут посылать за границу в составе официальных делегаций. Причем не куда-нибудь, а в страну пламенной революции, где…
Она не договорила и крепко чихнула, как бы подтверждая свое негодование. И, словно в ответ на этот категорический чих, самолет ощутимо тряхнуло.
Мадам замерла, мигнула и… чихнула снова. И наш лайнер опять подпрыгнул, как на ухабе.
– Ф-фантастико, – не удержался я.
Мадам воткнула в меня негодующий взор, но туг же сморщилась и сотряслась от нового чиха. А «Ил» запрыгал, как водовозная бочка на бугристом спуске.
– Вот видите, – сказал я назидательно.
Тряска усиливалась. «Ил» начал то проваливаться в воздушные ямы, то резко взмывать. И все это сильнее, сильнее. Еще сильнее. И вдруг мы ощутили, как он резко идет вниз
– Ай! Сломался, что ли? – раздался тонкий мужской голос.
Но надо заметить, что это было единственное проявление паники. В общем-то и взрослые, и ребятишки вели себя тихо. Самолет наконец перестал «сыпаться» вниз, но жестокая тряска не прекращалась.
– Что это? – сказала Мадам посеревшими губами.
– Боюсь, что Бермудский треугольник, – мстительно отозвался я. – По-моему, мы как раз где-то в этих пакостных местах.
– Фан… ай!.. – Это от нового сотрясения.
Любопытно, что я тогда не чувствовал никакой боязни. И сердце стукало в нормальном ритме – в отличие от того момента, когда ровно и спокойно летели над Римом.
Кстати, потом, уже дома, прикидывая этот маршрут на морской меркаторской карте Атлантики, я увидел, что мы и правда чиркнули по южной границе знаменитого треугольника, в котором не раз бесследно пропадали самолеты и корабли. Но наш «Ил» судьба пощадила. На переборках зажглись надписи’ "Не курить. Пристегнуть привязные ремни", а бодрый голос бортпроводницы попросил не волноваться: "Самолет проходит район болтанки".
Проходили мы этот район примерно четверть часа. Постепенно тряска сошла на нет. «Ил» опять поднабрал высоту, и самолетная жизнь пошла своим чередом. Снова выбрались на ковровую дорожку малыши с красным мячом. Разноцветный Костя с двумя девочками перебрасывался бумажным голубем. Наверно, не часто бумажные голуби летают на такой высоте…
Появился из-за кресла и Олешек. Глянул вопросительно: нет ли у меня настроения для новой беседы?
Я поманил его. Олешек с готовностью оказался рядом (Барбудо по-прежнему отсутствовал, тряску он пережил в салоне первого класса).
– Я в вашей книжке уже одиннадцать страниц прочитал. А потом как затрясло…
– Перепугался?
– Не-а… не очень. Меньше, чем мама. Я ей говорю; "Не бойся. У меня для безопасности одна вещь есть…"
– Что за вещь?
– Ну, бывают такие, заколдованные. Для счастья. У них специальное название, только я забыл…
– Талисман?
– Да! Правильно!
– А что за талисман? Или это секрет?
– Вообще-то секрет. По вам покажу. Это та штучка, на которую я там, в Африке, наступил. Она лежала кверху петелькой. Вот… – Олешек извернулся на сиденье, вывернул с подкладкой тесный боковой карман и протянул мне на ладони пуговицу.
Это была форменная пуговица. Вроде армейской, для шинели, но не желтая, а из тусклого белого металла. С пятиконечной звездой. Почти что совсем "наша", только звезда не с серпом и молотом, а сплетенная из пяти полосок. Такая, какие мы в детстве мастерили из дранок…
Ничего тут, конечно, не было удивительного. Я сразу понял, почему при беглом взгляде на марокканские мундиры пуговицы показались мне знакомыми. Только тогда я не разглядел как следует.
Сейчас я вспомнил, что такая переплетенная пятиконечная звезда – пентаграмма – эмблема Марокканского королевства. Она и на флаге Марокко – зеленая на красном поле. Потому и на пуговицах.
