Роберт Вильямс Вуд. Современный чародей физической лаборатории - Сибрук Вильям (книги без сокращений .TXT) 📗
«Мистрис Гертруда, как было хорошо, когда у нас жил добрый евангелист!»
Я спросил Вуда, как он объясняет то, что такие одаренные ученые, как Фламмарион, Крукс, Хислоп, Лодж и другие верили и оказывались одураченными мошенниками-спиритами и медиумами. Он ответил мне, и мне кажется, что объяснение его правильно:
«Настоящий ученый, — сказал он, — привык исследовать неизменные законы природы, хотя бы они были сложными и трудно уловимыми. Он может выполнять точные, количественные исследования. Когда же надо перехитрить уловки человеческого ума, где нет неколебимых законов и все может быть подогнано к обстоятельствам, ученый, неискушенный в искусстве выслеживания обмана, несмотря на свой ум и скептицизм, легко становится жертвой. Здесь очень хорошо оправдывается старая пословица „Чтобы поймать вора, надо самому быть вором“.
Я подозреваю, что большинство ученых джентельменов, и среди «комитетов», и просто любопытных, присутствовавших при проделках медиумов, были слишком мягкими и вежливыми, чтобы применить в полном ее значении поговорку, процитированную Вудом. Это отчасти понятно, особенно в виду того, что так много медиумов принадлежит к так называемому «прекрасному полу».
В частности, я сомневаюсь, осмелился бы кто-нибудь из них, кроме него самого, сделать то, что он сделал при «расследовании» в Гарварде случая Марджери…
Гарвардский комитет после подробного расследования объявил знаменитую женщину-медиума из Бостона обманщицей, но доктор Вильям Мак-Дугал из Оксфорда и Дьюка защищал ее, и Общество психических исследований требовало повторного расследования. Они просили профессора Найта Дэнлапа, Мак-Комаса и Вуда составить новый «комитет трех» и поехать в Бостон. Вот сардонический рассказ самого Вуда о его «вмешательстве», в результате которого Марджери впала в истерику. Рассказ начинается достаточно научно, но вскоре переходит в анекдот.
«На один из сеансов (говорит Вуд) я принес ультрафиолетовую лампу типа, который я разработал во время войны для тайной сигнализации. Она излучала поток невидимых лучей, а на вид казалась очень темным лабораторным красным фонарем. Я попросил разрешения применить его, сказав, что это просто очень слабая лампа, что было вполне верно, и что поэтому она очень удобна для опытов. Я взял с собой маленькую фотокамеру со светосильным объективом, с которой, как я был уверен, можно было делать снимки в этой обстановке. Я показал лампу доктору Крэндону, мужу Марджери, в то время, как комната была освещена, и спросил его, можно ли будет зажечь ее. Он сказал, что надо посоветоваться с „контрольным духом Вальтера“ — брата Марджери, умершего много лет назад. „Вальтер“ сказал, что все в порядке. Как только Марджери погрузилась в транс, что мы узнали по ее тяжелому дыханию, все лампы были погашены и начались „явления“.
Я включил ультрафиолетовую лампу и достал камеру. Но тут я увидел, что все букеты искусственных цветов на камине и другие предметы в комнате светятся ярким светом и вся она слабо освещена, вроде темной церкви. Я сразу же выключил свет и больше не пытался применить его, так как я раскрыл свои карты. Когда сеанс окончился, Марджери подошла ко мне и тихо спросила:
«Скажите,профессор, что за свет вы зажигали?»
«Почему это вас интересует?»
«Но ведь все в комнате — цветы и все остальное — светилось».
«Как же вы могли увидеть это? Я думал, что вы были в трансе?» Она засмеялась и отошла.
На другом сеансе нам сообщили, что мы увидим «эктоплазму». Я сидел перед шахматным столиком, против Марджери. Квадратики доски были окрашены по краям светящейся краской. На доску было помещено несколько предметов, которые должна была передвигать «эктоплазма». На лбу Марджери была прикреплена светящаяся звездочка, так что мы могли следить за движением ее головы в темноте. Через несколько минут на фоне светящихся квадратиков появилась узкая черная тень. Она двигалась из стороны в сторону и тронула один из предметов. Потом, когда она приблизилась ко мне, я очень осторожно протянул руку и коснулся ее пальцем, двигаясь вдоль нее, пока не дошел до точки около рта Марджери. Очень возможно, что она держала «эктоплазму» в зубах. Потом я взял ее за кончик и очень осторожно сжал его. Было похоже, что это — вязальная спица, покрытая слоем мягкой кожи. Ни Марджери, ни «контроль» не подавали признаков того, что знают, что я сделал — хотя перед сеансом нас предостерегали ни в коем случае не трогать «эктоплазму», так как это будто бы немедледно приведет к болезни или даже смерти медиума.
После сеанса Марджери была жива и в прекрасном настроении. Нам принесли пиво и сыр, и мы заговорили о результатах сеанса. При ее сеансах все записывалось стенографисткой и затем печаталось для комитета. Я сказал: «О, я забыл совсем упомянуть об одной вещи — хорошо бы записать ее теперь». Доктор Крэндон возразил, настаивая, что следует записывать только то, что произошло во время сеанса. Наконец, я все-таки уговорил его, говоря, что это имеет мало значения, и он сказал: «Хорошо — говорите». Стенографистка достала карандаш, и я начал медленно и торжественно диктовать полное описание моего «эксперимента» с «эктоплазмой». Марджери издала вопль и упала в кресло, изобразив обморок. Ее вынесла из комнаты и попросили комитет удалиться. Потом они рассказывали, будто бы в результате моей «жестокости» она была серьезно больна в течение нескольких недель.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
«Случай Моргана? — повторил Вуд озадаченно и немного нетерпеливо. — Вы говорите — случай Моргана? Это, должно быть, ошибка. Я никогда не имел дела со случаями Моргана».
Я сказал: «Но ведь вот он — в списке преступлений, убийств, загадок, пожаров, бомб, взрывов…»
«О, конечно, — сказал Вуд, — почему же вы сразу не сказали про взрывы? Вы говорите о бомбе на Уолл-стрит. Я помог при расследовании дела по просьбе Тома Ламонта, одного из компаньонов Моргана».
«Случай с бомбой на Уолл-стрит» был одним из страшных убийств, которого никогда не забудут в Нью-Йорке. В полдень 15 сентября 1920 года возница, который приехал настолько обычным образом что никто не заметил, каков он был, остановил фургон, окрашенный в желтый цвет, на углу перед Пробирной Палатой, против банка Моргана. Он привязал лошадей к железному столбу и скрылся навсегда в толпе. Через несколько минут, когда народа на улице стало еще больше, в фургоне взорвалась огромная бомба с бочку величиной, убив тридцать девять человек, искалечив несколько десятков и легко ранив не менее четырехсот, повредив банк Моргана, Пробирную Палату, Казначейство Соединенных Штатов и другие финансовые учреждения. Рассказ самого Вуда о его последовавшем участии в деле гласит:
«Через несколько дней после взрыва Ламонт, у которого был летний дом в Ист Хэмптоне недалеко от моего и с которым мы были знакомы несколько лет, позвонил мне и спросил, смогу ли я поехать в Нью-Йорк в следующий понедельник и попытаться найти способ реконструкции бомбы, что могло бы привести к установлению того лица, которое совершило преступление. Это было для меня первое предложение участвовать в уголовном расследовании, и я сомневался, могу ли быть им чем-нибудь полезен. Ламонт был иного мнения. Он видел мою лабораторию в старом сарае и слышал мои разговоры о сложных физических и химических явлениях при взрывах. Итак, я поехал, и меня сперва представили Шерману Бэрнсу, сыну детектива Вильяма Дж. Бэрнса, бывшего тогда директором Бюро расследования при Департаменте юстиции, которого также пригласили работать с полицией.
Шерман взял меня в личную контору капитана Джеймса Дж. Гегана, начальника Отдела бомб. Прямо передо мной, сбоку от стола Гегана, стояли, как старинные кавалерийские ботфорты, две задние ноги несчастной лошади, которая была запряжена в фургон с бочкой, наполненной железными гирьками и бомбой посередине.
