Побег из коридоров МИДа. Судьба перебежчика века - Шевченко Геннадий Аркадьевич (читать книги онлайн без сокращений txt, fb2) 📗
Как вспоминал М.С. Капица, Громыко был мужественным человеком. Как-то раз на коллегии МИДа он начал синеть, и пот выступил у него на лбу, но он держался. И умер он от сердечной недостаточности. Капица также отмечал: «К старости Громыко даже стал сентиментальным. Поспоришь с ним, он иногда упрется, и я уходил, говоря, что, когда вы отойдете, я к вам приду. На следующее утро он вызывал меня и говорил: «Я вам нагрубил, а Лидия Дмитриевна меня стыдила». Старик сдает, стал сентиментальным».
У Громыко бывали вспышки свирепого начальственного гнева, и вызов в его кабинет вызывал трепет даже у его заместителей. Он не только требовал, чтобы все вызванные в его кабинет являлись сразу, но и считал, что самые невнятные его высказывания должны были восприниматься подчиненными как строгий приказ. Вызов к нему мог означать что угодно. Посетитель никогда не знал, ждет ли его грубое пропесочивание за все грехи сразу или нудный, педантичный допрос, связанный с каким-либо пустячным делом, по прихоти судьбы попавшимся на глаза министру. В МИДе о Громыко рассказывали следующий анекдот. Вызывает министр помощника: «Позовите ко мне Петрова!» — «Это невозможно. Он умер». — «Тогда позовите того, кто его замещает!»
Иногда Громыко пребывал и в хорошем настроении, о чем можно было судить по отпускаемым им неуклюжим шуткам, однако это не скрашивало его скверную репутацию: не зря, видимо, он давным-давно заслужил прозвище Гром. Как подчеркивал отец, одной из его жертв оказался Р.М. Тимербаев, ответственный работник Постоянного представительства СССР при ООН, которому в 1962 году была поручена неблагодарная задача организации переезда представительства из старого здания в новое. Громыко осматривал это новое здание осенью, и случилось так, что лифт испортился и министру пришлось просидеть более получаса в кабине, застрявшей между этажами. Когда его освободили из заточения, он заявил, что Тимербаеву придется «найти новую должность — пусть он сидит в вестибюле, — распорядился министр, — и следит за тем, чтобы лифты не останавливались». Беднягу действительно посадили за стол в вестибюле на все время, пока Громыко оставался в Нью-Йорке. Однако министр не забыл этот случай и в последующие годы. Я работал в Отделе международных организаций МИДа СССР с 1975-го по 1979 год, где Тимербаев, кстати, умнейший дипломат и ученый, являлся заместителем начальника отдела посла В.Л. Исраэляна, а фактически его первым замом. Когда Тимербаеву было необходимо поехать во временную загранкомандировку и его документы попадали на подпись к старшему помощнику министра В.Г. Макарову, то тот всегда вычеркивал Тимербаева из списков. Ему удавалось выехать за рубеж, лишь когда была возможность подписать выездные документы у какого-либо из заместителей министра. Только при Э.А. Шеварднадзе Тимербаев получил дипломатический ранг посла.
А.А. Бессмертных в своем интервью мне отмечал, что большая часть мемуаров сотрудников КГБ пропитана ненавистью к МИДу. В частности, И.К. Перетрухин пишет: «Вопреки существовавшей в те времена традиции «беззаветно любить» членов Политбюро ЦК КПСС, у нас, по крайней мере в службе безопасности МИДа, А.А. Громыко более чем не любили, и у него даже была довольно обидная кличка, в которой отразился некоторый перекос его лица, а именно — Косорылый. Наше резко отрицательное отношение к нему не было случайностью: работая непосредственно в аппарате министерства, мы располагали более достоверными данными о его личности и «деятельности» его почтенной супруги, чем наши коллеги на площади Дзержинского».
Во время Карибского кризиса, когда американцам было уже достаточно известно о размещении на Кубе советских ракет средней дальности, что документально подтверждалось многочисленными фотоснимками ее территории, сделанными с самолетов-разведчиков, президент США Джон Кеннеди в личной беседе с Громыко, не ссылаясь на имевшиеся тому подтверждения, прямо спросил его об этом. Министр дал отрицательный ответ, хотя, в отличие от посла в США А.Ф. Добрынина, знал все. Как отмечает Перетрухин, по свидетельству очевидцев, когда Громыко покидал место встречи и беседы с Кеннеди, тот в присутствии своего ближайшего окружения вполголоса произнес: «Лживая тварь!» Именно такая позиция была свидетельством необыкновенной живучести министра как политического деятеля. В 1960 году заместитель министра иностранных дел Я.А. Малик (мой отец считал, что тот был агентом НКВД еще в 30-х годах) проговорился одному из послов социалистических стран о том, что сбитый на территории СССР американский летчик-шпион Пауэрс был жив. Это едва не послужило концом карьеры высокопоставленного дипломата. Ему удалось вымолить прощение у Хрущева буквально на коленях. Громыко знал о данном случае и сделал соответствующие выводы. Естественно, Громыко также не припомнил при Андропове своего подчиненного Шевченко. Откуда министру было известно о том, что фотография в интимной обстановке на его внуковской даче, на которой Громыко и Шевченко поедают шашлыки, а также фотография жены министра и супруги американского шпиона, которые сидели в обнимку на квартире Громыко, попадут на стол председателя КГБ?
Мой отец подчеркивал в своей книге, что Андропова и Громыко не связывали узы личной дружбы, тем не менее их отношения были весьма сердечными. Громыко не любил сотрудников КГБ. Он и особенно его жена всегда относились к органам с известным недоверием и в присутствии офицеров КГБ сразу же как-то настораживались. Но Андропова Громыко считал не просто очередным руководителем КГБ, а тот, в свою очередь, смотрел на Громыко с особым уважением. Отношение Андропова к Громыко как к старшему было особенно заметно потому, что оно являлось необычным в среде советских политических деятелей приблизительно равного положения. Причиной этого, несомненно, следует считать то обстоятельство, что, занимая в свое время дипломатический пост посла, Андропов был подчиненным Громыко. Внешне эта особенность их взаимоотношений проявлялась в том, что председатель КГБ регулярно посещал МИД и надолго уединялся с министром для обстоятельного обмена мнениями. Громыко никогда не наносил ему визита и вообще, в отличие от многих других партийных деятелей, никогда не был в КГБ. Дружеским отношениям Громыко и Андропова немало способствовало и то, что министр усиленно опекал сына председателя КГБ — Игоря, который был послом, а также одно время мужем известной советской актрисы Л. Чурсиной (во время недолгого правления Андропова я как-то увидел рекламную афишу на Фрунзенской набережной, там была указана Л. Чурсина-Андропова). Интересно, что и сын председателя КГБ СССР В. Крючкова также работал в МИДе. Упомянутый Перетрухин пишет: «Между собой сотрудники посмеивались над тем, что наш уважаемый Председатель Ю.В. Андропов (в 50-х годах — посол в Венгрии), видимо, так и не смог преодолеть барьера послушания своему прежнему начальнику — министру иностранных дел А.А. Громыко. А жаль: ведь мы могли узнать кое-что интересное, а главное — сумели бы путем проведения последующих мероприятий дезинформационного характера обезопасить наши источники информации за рубежом и несколько сгладить размеры нанесенного нашей дипломатии и стране ущерба». Громыко, в частности, был против создания комиссии по выяснению вопроса об утечке секретной информации через разоблаченного контрразведкой в 1977 году сотрудника Управления по планированию внешнеполитических мероприятий МИДа и агента американской разведки Огородника. Министр мотивировал это тем, что работа комиссии получит слишком большую и нежелательную огласку.
Как известно, Огородник на глазах у следователей КГБ покончил жизнь самоубийством при помощи авторучки с ядом. Кстати, капитан КГБ В.В. Молодцов (в дальнейшем он принял участие в событиях, касающихся нашей семьи) чуть было не отравился, когда отвозил Огородника в больницу. Однако Андропов не наказал руководство контрразведки за то, что оно не смогло предотвратить самоубийство американского шпиона, так как он ухаживал за дочерью секретаря ЦК КПСС К.В. Русакова, заведующего отделом по связям с коммунистическими и рабочими партиями, а также, работая в элитном управлении МИДа, мог на судебном процессе слишком много рассказать не только о своих высоких личных связях, но и о порядках в министерстве. Так что его смерть была выгодна руководству СССР.
