На плахе Таганки - Золотухин Валерий Сергеевич (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Не климатит моя квартира ни цветам, ни собакам, ни кошкам. Когда же я сменяю ее? И поможет ли это обстоятельство?
8 февраля 1990 г. Четверг
Демидова. Стоим в окне. В финале. Граббе-Басманов ведет сцену.
— Что это с ним случилось? Он стал быстрее играть.
— Да, действительно. Я тоже заметил сразу и подумал, что это ты ему сказала.
— Что ты! Боже упаси! Я в этом театре только с тобой могу разговаривать, тебе могу сделать замечание. И Володе в свое время могла что-то сказать.
Это прозвучало комплиментом царским. Хотя она прекрасно знает, что врет. Сколько она на «Вишневом» в свое время всем, как говорится, дерьма накидала. Целые драмы получались из этих поучений.
9 февраля 1990 г. Пятница
А вчера был театр «Современник». «Домашний кот средней пушистости». Нам с Тамарой поглянулось. Хотя действо наивное и театр примитивный. Но текст роскошный, и было нам весело и грустно.
У Матрены, кроме Тони, оказывается, еще дети были — Нина и Леня. Они покойной Еленой чернилами закрашены, значит, умерли маленькими совсем. Почему мать об этом нам не поведала?
10 февраля 1990 г. Суббота
Главная удача дня — заманил-таки я Сидорова, и он наговорил мне сюжет-историю, как законный муж своей законной жены брил опасной бритвой застигнутого в его квартире, в его махровом халате, любовника. История восхитительная, сомерсетмоэмовская. Но в Хельсинки я буду заниматься «21-м км». С ним надо кончать. Для этого надо перечитать мои письма к Тамаре. В каждое письмо я вкладывал по красненькой, по червонцу, которые она тратила на портвейн или коньяк. Так я из альтруизма и любви, представляя, как она сидит за стаканом, любительница абсента, грустная, томная и меланхолическая, и думает обо мне... так я задолго начал копать могилу себе. И вырыл.
11 февраля 1990 г. Воскресенье
А как иначе это квалифицировать, как не Божье наказанье! На девятом поклоне, когда я думал о Свердловске и Коломне, спину мою пронзила дикая боль — не согнуться, не распрямиться. Что делать?! Как сегодня «Живого» играть, когда сидеть за столом больно!
Как бы так умудриться сыграть, чтоб незамеченной для зрителя оказалась моя боль?!
26 февраля 1990 г. Понедельник
Митинг, которым нас так пугали большевики (нагнали войск в столицу из страха, что народ пойдет к Кремлю), прошел без скандала. Но на этом дело и закончилось.
Нашему министру досталось, говорят, на митинге за палки в колеса Народному движению — его выступление по ТВ. Ну что ж, Коля вступил с ними в игру. Теперь мы вспомним, за что они (Любимов, Смехов и др.) упрекали Эфроса. И где та граница, за которой начинается эта игра?
28 февраля 1990 г. Среда, мой день. Курск
Я продаю свое прошлое — дневники, воспоминания о детстве. Все продаю — себя, родителей, друзей, любовниц, жен, детей. Все, что можно продать, я, кажется, уже продал, больше продавать мне нечего, потому что новых поступлений душа моя не имела от моей «деятельной» жизни. Вот и сейчас, когда решается судьба отечества, моего голоса в этой борьбе не слышно. Я жду, что то, о чем мечтаю в душе и сердце, сделают за меня другие. Я даже не знаю, кто мои депутаты в районе, куда они меня зовут, за что ратуют, я равнодушно, не глядя, бросаю бюллетень в урну с привычным: «Ничего все равно не будет, а если будет, то хуже». Привычка, ставшая натурой большинства, «терпимость равнодушна». И потихоньку пытаюсь устроить свои маленькие личные дела, заработать, хотя и не знаю для чего, потом пропить максимум, чтоб расчеловечиться окончательно и «на груди ее прелестной счастливым быть» с сильным запахом кретинозности...
«Верстка прошла, все хорошо, я заказала для вас пятнадцать номеров, постараюсь еще пять раздобыть через заведующую редакцией», — это мне вчера сообщила Железнова. И эта фраза меня грела вчера целый день, греет и сейчас. Хорошо бы этой публикацией вызвать некоторый скандальчик, который стал бы своеобразной прелюдией, репетицией к большому скандалу после опубликования дневников.
Эрдман. Вчера на репетиции я как-то вывернулся за счет басен, дав понять и Смехову, и партнерам, что я готовился и думал. На самом деле, я только всего и сделал, что прочитал какие-то машинописные интермедии, и басни мне показались спасительным вариантом — что-то культурное из этого выловить можно. Любимов, по словам Веньки, увидит, что можно сплести из этого кружева. Он, как никто, умеет быть автором-сочинителем спектакля, быть в материале вольным, свободным — «чего захочет моя левая нога...». Ставить пьесу вчистую ему неинтересно, он в этом несилен, и это понимает. Но пьеса старая, хотя и гениальная, как говорят... Черт его знает. Николай Эрдман — «Самоубийца». Идея... А я не самоубийца своего таланта?! «Безвременье вливало водку в нас». Нет, в меня вливало водку не безвременье. Хотя... закрытие «Интервенции», закрытие «Кузькина» — что это, как не повод напиваться. Ах, батюшки-светы... А бабы?! Но зато у меня есть Денис и Сережа!!
1 марта 1990 г. Курск, «Октябрьская», 0.20
Репетиция. Мы уехали, мы приехали, и Любимов мягко, деликатно:
— Пришла записка с вопросом: «Как вы расцениваете выступление Н. Губенко?» — «Как не лучшее». А что мне было делать? Дальше я пошутил — лучше бы он играл Ленина... Но, может быть, это лишнее.
2 марта 1990 г. Пятница
Итак, если я правильно понял Карелина и ситуацию с бумагой, книга должна выйти в 3-м квартале, то есть срочно, по нашим понятиям. А для того, чтобы она набрала тираж, нужно убойно ее продать, сделать убойную аннотацию в несколько строк. Я это должен сочинить в кратчайший срок до отъезда в Суоми.
То, что я решил опубликовать, обычно завещают публиковать после смерти либо уничтожают при жизни. Но я игрок. И хочу выпить эту чашу при жизни. Хочу быть героем. Я решился на этот поступок, хотя кто-то назовет его богомерзким. Но посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу. Я хочу знать свою судьбу, будучи физически живым.
3 марта 1990 г. Суббота. Кухня
Кажется, я не зря встал в половине шестого. Какую-то «убойность» я сочинил. Прочитав подобную аннотацию, я тут же встал бы в очередь за книжкой «Дребезги».
Зачем я про Губенко ляпнул, что он не должен был бы выступать, а то хотел он или не хотел, но помешал кому-то прийти на митинг, выйти на улицу... А впрочем, все... Пусть знает. Габец <Габец Елена — актриса театра.> высказала альтернативную точку зрения, и хорошо.
5 марта 1990 г. Понедельник. Поезд
При выходе из вагона Любимов не поприветствовал меня, и Губенко не поздоровался. Сделал вид, что не заметил. А я думаю, ну да и хрен с вами, вот выйдут «Дребезги»... Ну и что будет, когда они выйдут? Ничего не произойдет. Нет, что-то должно произойти... что-то будет.
Губенко. О Шостаковиче, Соломоне, Волкове... родственники и т. д. Внедряться в подробности (книги). У таких людей так много толкователей их биографий, поступков, что надо дать отстояться времени, которое ответит, чем они были на самом деле.
Разделение труда между «Таганкой» и зарубежьем.
Любимов:
— Из всех контрактов мне удалось девять месяцев провести на «Таганке». Но есть контракты, которые давно подписаны, и я не могу подвести компании и свою семью, ввиду неустоек, если я не выполню контракт. Сын говорит на пяти языках, поменял четырнадцать школ, хочет быть артистом.
Вопрос министру. Приезжают, уезжают. Третьяк уехал... Как остановить поток самых талантливых художников?
— Останавливать не надо и остановить невозможно. Закон должен поторопиться. Вопрос эмиграции как некий раздражитель должен быть снят.
Любимов:
