Степень доверия (Повесть о Вере Фигнер) - Войнович Владимир Николаевич (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
— Правильно, — покорно соглашается она, но в глазах прыгают чертики. — Теперь для того, чтобы выйти замуж, мало говорить по-французски и играть на фортепьяно, теперь еще надо читать Чернышевского и спать на гвоздях. Хорошо, Алексей Викторович, я попробую.
— Милая мисс Джек-Блек, скажите честно, вас в детстве пороли?
— Еще как. Отец однажды плетью чуть до смерти не забил.
— Видно, это вам впрок не пошло. Вы видите, что я занят?
— Вижу.
— Вы можете меня оставить в покое?
— Могу.
Она уходит, но тут же возвращается:
— Алексей Викторович!
— Что вам еще? — Я нарочито груб.
— Вы возьмете меня на бал?
— Вас? — говорю я в притворном ужасе. — Еще чего не хватало!
— А что, вам стыдно со мной появиться на людях?
— Очень стыдно.
Она вздыхает:
— Я вас понимаю. У меня очень легкомысленный вид. Алексей Викторович, а если я постараюсь вести себя хорошо?
— У вас это не получится. Кроме того, на балу будет моя невеста.
— Ваша невеста? Как интересно! А кто она такая? Она красивая?
— Очень.
— Даже красивей меня?
— Никакого сравнения.
— Ну ладно. Езжайте себе на бал со своей невестой, а я останусь дома, как Золушка. Возьму у вашей Дуняши старое платье, стоптанные башмаки и буду чистить самовар или мыть посуду.
— Очень хорошо, вам на кухне самое место. А теперь идите, вы мне мешаете.
— Ухожу, ухожу, — говорит она, но в дверях останавливается: — Алексей Викторович!
— Ну что еще?
— А ваша невеста очень ревнива?
— Безумно.
— Значит, вы меня не хотите брать, потому что боитесь, что ваша невеста будет вас ревновать?
— Вот еще, — возражаю я. — Моя невеста из хорошей семьи и очень воспитанна. Я вас возьму на бал, но при одном условии.
— При каком?
— Вы мне дадите слово, что будете вести себя прилично. Обещаете?
— Алексей Викторович, я буду вести себя так прилично, что вам даже скучно станет.
В субботу, освободившись от службы ранее обычного, я вернулся домой, где и застал, к удивлению моему, своих постояльцев. Мы встретились за обедом, и я спросил Николая Александровича, не обижает ли его мое частое отсутствие.
— Бог с вами, — сказал старик, — мы и так благодарны вам за приют, а об остальном вам беспокоиться нечего. Все дни проводим в разъездах по родственникам и знакомым.
За столом зашел разговор о происшедшем в Москве убийстве, слухи о котором докатились до нашего города. Сторожем московской Петровской земледельческой академии был выловлен в пруду труп студента Иванова, сперва раненного из револьвера, а затем задушенного и утопленного при помощи кирпича, привязанного к шее. Слухи расползались самые разнообразные. Говорили, что убит он из ревности неким жандармским полковником, уличившим его в связи со своей женой; промелькнула, но, правда, быстро заглохла версия о ритуальном убийстве евреями. Самый же распространенный был слух, что студента убили его же товарищи. Что была будто бы создана обширнейшая революционная организация, распространившаяся по всей России, и ответвления этой организации есть и в нашем городе.
Фамилию Нечаева и кое-какие подробности мы узнали потом, спустя года полтора или два, но тогда печать молчала, давая возможность распространяться самым невероятным слухам. На Николая Александровича почему-то наибольшее впечатление произвело то, что в кармане убитого (опять-таки по слухам, впоследствии подтвердившимся) были найдены часы.
— Даже часы не взяли! — расхаживая по столовой, восклицал Николай Александрович.
— Стало быть, если бы они убили студента да еще взяли бы часы, так это было бы лучше?
— Гораздо лучше, — уверял меня Николай Александрович. — Гораздо! Тогда по крайней мере понятно. Человек слаб. Может не удержаться. А коли ничего не взяли, так в этом-то и есть самое ужасное. Как вы не можете понять, вы же следователь. Нет уж, Алексей Викторович, не примите на свой счет, но молодежь нынче пошла ужасная. Я понимаю, старики всегда жаловались на молодежь, но я к их числу не принадлежу. Я к молодежи всегда относился со всем сочувствием, но когда происходит такое, тут уж извините-с. Да-с, — повторил он почему-то весьма ядовито, вкладывая в это «с» на конце слова весь яд. — Извините-с!
Напрасно я пытался его убедить, что молодежь здесь совершенно ни при чем, что среди молодежи есть достаточное количество благонамеренных и даже сыщиков и доносчиков, так же как, впрочем, и среди лиц более старших поколений, но ни по нигилистам, ни по сыщикам никак нельзя судить о всей молодежи или о всех стариках. Хотя старики, конечно, даже по самому анатомическому строению своих клеток, уменьшенной подвижности организма и устойчивости привычек, конечно, в целом более консервативны, чем молодежь.
— Старшие поколения, я не говорю о вашем поколении, но о ваших отцах, тоже были не очень спокойного нрава и выходили на Сенатскую площадь не с самыми миролюбивыми намерениями.
— Да что вы равняете! — возмутился Николай Александрович, — Декабристы были чистейшие люди. Будь я взрослым в то время, я и сам был бы декабристом.
— Не сомневаюсь, — сказал я. — Хотя декабристом при желании можно быть во всякое время.
— Ну уж вы и загнули, батенька мой! — покачал головой Николай Александрович. — Да тогда были совсем другие условия, рабство. А сейчас…
— Да я вам не про сейчас, а про ваше время. В ваше время тоже было рабство в той же самой форме, что и при декабристах, однако что-то не слышно было никаких протестов. Николая Первого, жандарма, почитали чуть ли не за благодетеля. Повесил только пятерых декабристов, а мог ведь повесить и всех. А то, что он всех остальных медленно гноил в рудниках, это лучше, что ли?
— Я и не спорю, Алексей Викторович, — примирительно сказал старик. — Много было недостатков, но за всем этим надо видеть и главное, а вот вы за деревьями леса не видите. В конце концов, все сразу не делается. Власть поняла, что рабство есть, по существу, пережиток, и ликвидировала его. Так что теперь-то против чего восставать?
— Да честному человеку, который живет в наше время не с закрытыми глазами, всегда есть против чего восставать.
После обеда я сообщил Николаю Александровичу, что еду на бал в купеческий клуб и возьму с собой его дочь, если, конечно, у него нет против этого возражений.
— Напротив, — растрогался старик. — Буду вам весьма обязан. А то я все по делам да по делам, а ей скучно.
Старик-то против не был, но у меня имелись сомнения. Можно говорить сколько угодно о безразличном отношении к нашему так называемому обществу, но совершенно пренебрегать его мнением осмеливаются немногие. И признаюсь, меня вполне заботила мысль о том, как будет воспринято мое появление на балу с Верой.
«Но ведь в этом нет ничего особенного. Вера — моя гостья, почему же мне не проводить свою гостью на бал, тем более что это первый бал в ее жизни».
Так я себя уговаривал, но конечно же понимал, что стоит нам появиться вдвоем, как все непременно обратят на это внимание. Все наши сплетницы и сплетники тут же обсудят эту новость между собой. Никто, возможно, не скажет прямо, что вот, мол, приехал молодой Филиппов, который решил переменить невесту или по крайней мере поволочиться за приезжей красоткой, все будут выражаться обиняками, как бы между прочим, как бы и не видя в этом ничего особенного, но воспримут это событие именно как демонстрацию, и многие этим обстоятельством будут втайне довольны.
Глава четвертая
Когда мы прибыли, съезд гостей был в самом разгаре. Не успевал отъехать один экипаж, как его место занималось другим, только что подъехавшим. Как раз перед нами выскочил из санок бывший мой однокашник Носов. Я окликнул его, но он уже нырнул в двери. Я спрыгнул на снег и подал руку Вере.
У крыльца толпились любопытные, привлеченные предбальной суматохой, и во все глаза разглядывали важных господ (которые от этого становились еще более важными), проходящих в ярко освещенный вестибюль. Швейцар, принимавший наши шубы, был, как всегда, приветлив. Увидев нас с Верой, он никак не выразил удивления, но я совершенно точно знал, что про себя он все же отметил: вот приехал Филиппов с новой барышней. На мое счастье, Носов крутился еще возле гардероба. Он стоял перед зеркалом, прилизывая свои редкие волосы, равномерно распределяя их по темени. Он мне очень кстати попался под руку. Мы можем войти в залу втроем, так что никто не поймет, с кем из нас явилась Вера: со мной или с Носовым. Я подозвал его, и он охотно подошел своей несколько развинченной походкой баловня судьбы и ловеласа.
