Николай Клюев - Куняев Сергей Станиславович (бесплатные полные книги txt) 📗
Это писалось в феврале 1914 года, а через полгода в столице толпа на углу Большой Морской и Исаакиевской площади громила немецкое посольство, за использование немецкого языка людей сажали на три месяца в тюрьму или штрафовали на сумму до трёх тысяч рублей. И художник Константин Сомов записал в дневнике: «Поражение наших войск, уничтожено два корпуса, убит Самсонов (генерал Александр Васильевич Самсонов, потеряв управление войсками, застрелился 19 августа. — С. К.). Позорное переименование Петербурга в Петроград».
А это — слова Ольги Снегиной, хорошо знакомой Клюеву писательницы, вещавшей явно не от своего только имени в «Северной звезде»: «Для многих измученных, разбитых жизнью людей начавшаяся война явилась чем-то вроде последнего прибежища. Открылась возможность уйти от бесплодного отчаяния, избавиться от тщетных страданий, исправить, вновь склеить то, что было непоправимо раздавлено» («Последний миг»).
Газеты пестрели цензурными белыми пятнами, не утрачивая при этом воинственной тональности.
«Россия вступает теперь в новый период своей истории. Она окончательно вырвалась из пут австро-германской политики и перешла на широкую дорогу самостоятельного культурного развития в союзе с двумя передовыми государствами европейского запада — Франциею и Англиею».
В «Биржевых ведомостях» печатаются заметки «К выселению германских и австрийских подданных» (из Петрограда), сообщения о боях в горах Кавказа и пророчится грядущее «Освобождение Гроба Господня».
И рядом публикуется сообщение под заглавием «Старообрядцы и война». Приводятся слова епископа Нижегородского Иннокентия: «Я очень рад, что в настоящее исключительное время старообрядцам, как мирным прихожанам, так и воинам, удалось с полной очевидностью доказать свою горячую приверженность родине. Всем известно, что в наших казачьих войсках, особенно Донском и Терском, процент старообрядчества весьма велик. Если мы это сопоставим с известными фактами удивительного героизма казаков, то сделаются понятными та гордость и то нравственное удовлетворение, которое испытывали в настоящее время мы, старообрядцы.
Сколько именно старообрядцев находится сейчас в армии в нижних и офицерских чинах, сказать очень трудно, хотя бы потому, что нам в точности неизвестно и самое число старообрядцев вообще. Но несомненно, что число старообрядцев в армии весьма значительно».
Фёдор Мельников в заметке «Старообрядцы и война», опубликованной 4 февраля 1915 года, писал, что «австрийские старообрядцы с самого начала явно встали на сторону России и оказывали всяческое содействие русской армии в Буковине. Как сообщают буковинские старообрядцы в Москву, австрийские военные власти многих из них расстреляли и повесили, многие томятся в австрийских тюрьмах. Часть буковинских старообрядцев успела бежать в Россию ещё с первых дней войны».
А за месяц до этого появился один парадоксальный документ — «Приказ о хиромантах»: «9 января петроградский градоначальник предложил приставам столицы обязать подпискою всех хиромантов-гадальщиков и предсказателей обоего пола о немедленном прекращении ими их деятельности». В случае отказа неподчинившимся грозило выселение из столицы.
Но предсказатели печатались в тех же «Биржевых ведомостях». 24 октября некто И. Филоматов опубликовал статью под заглавием «В свете библейских пророчеств»: «В 1933 году… должен установиться на земле тот новый порядок вещей, то новое идеальное состояние человечества, о наступлении которого веками мечтали и молились люди, и ныне, во всех концах нашей многогрешной земли с горячею верою повторяющие слова Господни: „Да приидет Царствие Твое“.
Около 1923 года должны мы ждать начало неслыханно-грандиозного революционного движения, которое из Италии перекинется на остальные страны европейского запада, следствием чего будет коренное переустройство Европы на новых социально-политических началах… Рим будет разграблен революционерами, произойдёт повсеместный разгром папской церковной организации (?). Наконец, на человечество обрушатся ещё бедствия, вероятно, экономического характера в связи с предстоящей „переоценкой всех ценностей“…»
В 1915 году ни о Муссолини, ни о Гитлере и слыхом никто не слыхивал. И предположить не мог грядущего биржевого обвала и Великой депрессии конца 1920-х годов… И волей-неволей встаёт вопрос: пророчество это было или некий опознавательный знак «своим»?
Шестнадцатого октября Леонид Андреев печатает своего рода прокламацию под заголовком: «Надо!» «…Надо, чтобы все монастыри и монастырские здания были обращены под лазареты и квартиры для беженцев, монахи в братьев милосердия и санитаров, монахи в санитарок, деньги же монастырей употребить на дело войны. (Уж не вспомнили ли большевики семь лет спустя этот воинственный призыв, грабя монастыри под предлогом „спасения голодающих Поволжья“? — С. К.)
Надо, чтобы все грабители России, торговцы, прячущие товар и повышающие цены, спекулирующие банковские дельцы и всякие спекулянты и синдикатчики подвергались беспощадным наказаниям, — от арестантских рот до каторги, причём место и содержание своё на каторге и в арестантских они должны оплачивать сами по таксе перворазрядной гостиницы. В наиболее важных случаях необходима полная или частичная конфискация их имущества, в более лёгких случаях виновные должны быть обращаемы на принудительные работы по метению улиц, ассенизации и грузов.
(И это было исполнено в 1917–1918 годах. — С. К.)
Надо, чтобы были закрыты все кафешантаны, оперетка и театры фарсового характера, служащие грабителям в утешение и на потеху…
Надо, чтобы был закрыт тотализатор и бега, тайные и явные картёжные клубы, разоряющие бедняков, грабителям же — служащие на утешение и потеху.
Надо, чтобы подвергались беспощадным наказаниям рестораторы, тайно торгующие водкой, вином и шампанским, служащим на утешение и радость грабителей.
Надо закрыть все дома терпимости и дома свиданий, а если сие невозможно, то ограничить число их и, во избежание толкотни и давки, установить для желающих очередь на улице, как ныне для покупающих сахар и дрова. Надзор за этим делом можно поручить порнографам обоего пола, чтобы, таким образом, дав заработок, очистить и литературу.
Надо помнить, что в то время, как на войне гибнут сотни тысяч и миллионы наших близких, родных и братьев, а здесь бедствуют их семьи и умирают дети, тысячи грабителей на их крови и слезах нагуливают себе жир, богатеют, распутничают, устраивают позорный пир у изголовья умирающей, может быть, России…»
Всё, чего требовал Андреев, — всё исполнили большевики после 1917 года. Только самому Андрееву наступившая жизнь чрезвычайно не пришлась по душе, и он умер в отъединившейся Финляндии, где жил все последние годы, умер в неутихающей, неиссякаемой ненависти к Советской России.
А тогда — он отчётливо представлял себе реакцию на свои призывы: «Я знаю, что высказанные мною пожелания и предложенные меры, помимо их крайней неполноты, ещё и утопичны. В негодяях они вызовут только улыбку и насмешливый жест: „На-ка, выкуси!“, а в добрых и любящих родину лишь повысят чувство раздражения. Кому из любящих родину неизвестно всё это? Кто этого не хочет? Но если мы сделать не можем, то пусть говорится громко о том, что мы хотели бы сделать. Будем раздражаться, если другого нет и не будет!»
…Клюев лишь считаные разы возвращается к прежним «былинным», богатырским образам, когда его богатырь, «восстав за сирых братов», готов и в белградской «гридне» пить свадебную брагу, и «дружку-Прагу» дарить рушником, да в предвестии богатырских гробов, что «кроет ковыльная новь», слушает голоса, доносящиеся из-под сводов старых курганов, ибо «Муромцы, Дюки, Потоки Русь и поныне блюдут…».
«За друга своя!» — эта печать неизгладимо лежит на стихах, написанных Клюевым в начале войны. Только проходит время — и в свои права вступает переживание народной трагедии, когда поэт видит войну глазами народа — народа убиваемого, глазами земли — земли, остающейся без хозяина, глазами природы — природы, плачущей по ушедшим в небесное воинство.
