Судьба Блока. По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материала - Немеровская О.
Любовь Дмитриевна принимала живое участие в постановке пьес. Она шила костюмы и играла даму-хозяйку из третьего видения «Незнакомки». Жаль было видеть ее в этой неприятной роли, еще подчеркнутой трактовкой Мейерхольда. Александр Александрович отнесся к этому представлению как к интересной попытке, он был в тот вечер в хорошем настроении и все принимал благодушно. Кроме того, ему было все-таки приятно видеть свою пьесу на сцене: судьба не баловала его в этом отношении.
М. А. Бекетова
Летом 1914 года книгоиздательство К. Ф. Некрасова предписало А. А. Блоку взять на себя редактирование стихотворений Ап. Григорьева, маленькая книжечка которого, изданная в 1846 г., давно была библиографическою редкостью.
Издание стихов Ап. Григорьева не было для Блока только обычной работой редактора. Оно было его жизненным, творческим делом.
Н. Ашукин. А. А. Блок – ред. Ап. Григорьева (по неизд. письмам)
Вскоре по приезде из Шахматова он начал работать над собранием стихов Аполлона Григорьева, которое должно было выйти с его примечаниями и вступительной статьей. Для этого он ходил в библиотеку Академии Наук и в Публичную библиотеку, где разыскивал стихи Ап. Григорьева и собирал материалы для статьи и примечаний. Работа эта ему очень нравилась: «я каждый день занимаюсь подолгу в Академии Наук, а иногда еще и дома, – пишет он матери, – потому чувствую себя гораздо уравновешеннее». За работой проводил он часов пять в день.
М. А. Бекетова
В конце августа 1914 г. Вы показали мне, вынув из старинного заветного шкафа, маленькую in 16 «книжку стихотворений Аполлона Григорьева. Санкт-Петербург. 1846. Печатано в типографии К. Краич».
– А так вот откуда некоторые Ваши поэтические настроения! Не очень-то вы любили подобную резвость и, переводя разговор, стали расхваливать Григорьева. Эта маленькая книжка была у Вас давно, одно время Вы не расставались с нею. Книжка имела свою генеалогию – к Вам она перешла по наследству.
– Он замечательный поэт, – сказали Вы и тут же наизусть, откинув голову, прочли одно стихотворение («К Лавинии»), такое Ваше, хотя и было оно написано в декабре 1843 года в Москве:
Невидимые нити потянулись из прошлого и через Фета, Вл. Соловьева и немногих других соединили Вас с этим прошлым.
А слово «поэт», как и все другие слова, где неударяемое «о» звучит диалектологически «а», Вы всегда произносите, вкладывая старательно в артикуляцию «о».
В. Н. Княжнин
Несомненно, что тот элемент цыганщины, гитарного звона, дикого русского разгула, который есть в лирике Блока, возник в ней под прямым воздействием стихов Ап. Григорьева.
Н. Ашукин [95]
Длинная статья Б(лока), напечатанная в виде предисловия к изданию сочинений Ап. Григорьева, до такой степени огорчила меня, что показалось невозможным молчать. Статья была принципиальная, затрагивала вопрос очень современный и важный: о безответственности поэта, писателя как человека. На примере Григорьева и Розанова Б(лок) старался утвердить эту безответственность и с величайшей резкостью обрушивался как на старую интеллигенцию с ее «заветами», погубившую будто бы Григорьева (зачем осуждала бесшабашность и перекидничество его), так и на нетерпимость (?) новой по отношению Розанова. Кстати восхвалялось «Новое Время» и Суворин старик, не смотревший ни на гражданскую, ни на человеческую мораль Розанова.
3. Н. Гиппиус
Саша оставался в Петербурге весь май и июнь. В Шахматове никакой большой литературной работы у него не было. Он много гулял и работал в саду, делая новые вырубки и посадки и наблюдая за работой земляника, который делал в саду перед домом насыпь, предназначавшуюся для новых цветников.
В конце лета приезжала на неделю Л. А. Дельмас, она пела нам, аккомпанируя себе на нашем старом piano саггё, напоминавшем клавесин, – и из «Кармен», и из «Хованщины», и просто цыганские и другие романсы. Между прочим, и «Стеньку Разина»: «Из-за острова на стрежню». Необыкновенно хорошо выходил у нее великолепный романс Бородина «Для берегов отчизны дальней». Такого проникновенного исполнения этой вещи я никогда не слыхала. Саша особенно любил и эти стихи Пушкина, и музыку Бородина. Во время пребывания Дельмас погода была все время хорошая. Они с Сашей много гуляли, разводили костер под шахматовским садом (одно из любимейших занятий Саши).
М. А. Бекетова
Петроградская сторона была в то время излюбленным местом прогулок Блока. Часто встречал я его в саду Народного Дома; на широкой утоптанной площадке, в толпе, видится мне его крупная фигура, с крепкими плечами, с откинутой головой, с рукою, заложенной из-под отстегнутого летнего пальто в карман пиджака. Ясно улыбаясь, смотрит он мне в глаза и передает какое-либо последнее впечатление – что-нибудь из виденного тут же в саду. Ходим между «аттракционами»; Александр Александрович прислушивается к разговорам. «А вы можете заговорить на улице, в толпе, с незнакомыми, соседями по очереди?» – спросил он меня однажды и не без гордости добавил, что ему это в последнее время удается.
Тут, в Народном Доме, убедился я как-то, что физическая сила Александра Александровича соответствует его внешности. Подойдя к пружинным автоматам, стали мы пробовать силу. Когда-то я не мало упражнялся с тяжестями и был уверен в своем превосходстве; но Александр Александрович свободно, без всякого напряжения, вытянул двумя руками груз значительно больше моего. Тут же поведал он мне о своем интересе к спорту и, в частности, о пристрастии к американским горам. Физической силой и физическим здоровьем наделен он был в избытке и жаловался как-то на чрезмерность этих благ, его тяготящую.
В. Зоргенфрей
Обложка издания стихотворений А. Блока. 1919 г.
Среди литературной улицы я никогда не видел А. А. Блока. Я слышал от лиц, знавших его, что он живет замкнуто, что ему противны личные выступления на всякого рода зрелищах, и он всегда почти отказывается участвовать в них.
А. Д. Сумароков. Моя встреча с А. Блоком
Во многие лечения, особенно – природные, как: солнце, электричество, покой, морские воды, я очень верю; знаю, что если захотеть, эти силы примут в нас участие. Могущество нервных болезней состоит в том, что они прежде всего действуют на волю и заставляют перестать хотеть излечиться; я бывал на этой границе, но пока что выходила как раз в ту минуту, когда руки опускались, какая-то счастливая карта; надо полагать, что я втайне даже от себя страстно ждал этой счастливой карты…
Письмо к В. Зоргенфрею 1914 г., июнь
Заходя по вечерам в кафе Филиппова на углу Большого проси, и Ропшинской ул., нередко встречал я там за столиком Александра Александровича. Незатейливая обстановка этого уголка привлекала его почему-то, и он, вглядываясь в публику и прислушиваясь к разговорам, подолгу просиживал за стаканом морса. «Я ведь знаю по имени каждую из прислуживающих девиц и о каждой могу рассказать много подробностей», – сказал он мне однажды. «Интересно». Посидев в кафе, ходили мы вместе по Петроградской стороне и, случалось, до поздней ночи. Запомнился мне тихий летний вечер, длинная аллея Петровского острова, бесшумно пронесшийся мотор. «Вот из такого, промелькнувшего когда-то мотора, вышли «Шаги командора», – сказал Александр Александрович. И два варианта – «С мирной жизнью покончены счеты» и «Седые сумерки легли». И прибавил, помолчав: «Только слово «мотор» нехорошо – так, ведь, говорить неправильно».
