Записки княгини - Дашкова Екатерина Романовна (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Дружба брата и сельский труд были единственными предметами моих настоящих желаний, и я встречала новый образ жизни не только с удовольствием, но и с каким-то невозмутимым спокойствием. Одно чувство нарушало мой душевный покой — чувство сожаления, что люди, более всего мной любимые и уважаемые, действовали недостойно и были слишком несправедливы ко мне.
Мое свидание с братом доставило ему величайшее наслаждение, и время, проведенное нами вместе, было самым приятным временем. Дружба и кровные узы давно соединили наши сердца, и тем крепче, что между нами возникла симпатия вследствие одинаковых обстоятельств. Каждый из нас проходил служебное поприще и каждый бежал от света с одинаковыми чувствами и опытами; мы вполне понимали, подходили друг другу по образу мыслей и воззрению на прошлое.
Мой брат был человек умный и образованный, но сдержанный, серьезный, точный и даже холодный в обществе. Эта разница в наших характерах и манерах отнюдь не нарушала гармонии наших дружеских отношений.
Время моего посещения прошло счастливо и очень быстро. Я должна была возвратиться в Москву, осмотреть свои комнаты, прилично отделанные и обставленные печами для принятия меня и моих друзей, прежде чем настанут холода. Я наблюдала за всеми этими работами и скоро снова увиделась в Москве с братом, который этот год переехал в город раньше, чем обычно.
На следующее лето он навестил меня в Троицком и был восхищен его изящной обстановкой. Сады, огороды и здания, которыми я украсила его местоположение, были совершенно во вкусе моего брата. Когда я осенью приехала к нему, он дал мне полную власть распоряжаться в новой планировке его имения и в разведении садов, которые я уже начала в предыдущем году.
Летом 1796 года я побывала в своем могилевском поместье, где получила много писем из Петербурга, извещавших меня обо всем, что говорилось и делалось при дворе. Некоторые лица желали моего возвращения в столицу и доносили, что императрица не один раз собиралась писать ко мне, чтобы вызвать меня в Петербург и поручить отвезти великую княгиню Александру в Швецию в случае ее бракосочетания с королем. Меня также уведомляли московские родственники, жалевшие о моем отсутствии. Они уверяли, что императрица уже отправила гонца просить меня в Петербург. Эта новость побудила меня поскорей возвратиться в Троицкое, откуда я еще раз написала Екатерине просьбу о моей полной отставке или по крайней мере о продолжении моего отсутствия.
В ответ я получила самое доброе письмо; мне было дано позволение остаться еще на год. Желая, однако, удостовериться, не была ли принята эта просьба с дурной стороны, я написала некоторым искренним друзьям — передать мне по чести, что говорила императрица и как она вообще думает обо мне. Они отвечали, что Екатерина постоянно повторяет, что никому она не желала бы поручить сопровождать свою внучку в Швецию, кроме меня. «Я уверена, — говорила она, — что княгиня Дашкова любит меня настолько, что не откажет мне в этой задушевной просьбе. В таком случае я буду совершенно спокойна за свою молодую королеву».
Глава XXV
По возвращении из Круглова в Троицкое я занялась новыми постройками. Четыре дома были окончены, и я развела цветники — совершенный рай, по крайней мере для меня. Здесь не было ни одного дерева, ни одного куста, посаженного если не моей собственной рукой, то под моим непосредственным надзором. Мы особенно любим труды собственного произведения — и потому я искренне была убеждена, что мое Троицкое — самое очаровательное загородное место, какое я видела где-либо.
Высшее достоинство его заключалось в счастливом положении крестьян. В продолжение сорокалетнего моего владения их число возросло с восьмисот сорока до тысячи пятисот пятидесяти девяти. Я говорю о мужском поле, который обыкновенно и принимается у нас в счет; женская половина увеличилась, по моему предположению, в той же пропорции. И если некоторые девушки с замужеством переходили в другие поместья, то молодые люди, наоборот, выбирали себе жен на стороне, в соседних деревнях.
Я продолжала постепенно обогащать библиотеку новыми приобретениями, и теперь она была очень велика. Нижний этаж моего дома был устроен для моего житья осенью, во время которой обычно усиливался мой ревматизм — плод путешествия по шотландским озерам. Я не избежала его и в этот год, а особенно страдала в октябре и первых числах ноября, когда припадки достигали высших размеров, какие только возможны в России, и едва не свели меня в могилу.
Городничий города Серпухова, Григорьев, почтенный и честнейший человек, мой друг, зашел однажды вечером ко мне. Когда он явился, я испугалась его встревоженного и бледного лица. «Скажите ради Бога, что с вами?!» — воскликнула я.
«Разве вы не слыхали о несчастии? — сказал он. — Императрица скончалась».
Дочь моя, находившаяся со мной, бросилась поддержать меня, боясь, что я упаду.
«Нет, не бойся, — сказала я, — за мою жизнь; умереть в эту горькую минуту было бы слишком большим счастьем. Судьба бережет меня для более черных дней: я осуждена видеть падение и бедствие России в той же мере, в какой она была доселе счастлива и велика».
Общее потрясение организма сопровождалось мучительными спазмами, и я более трех недель была предметом жалости для всех, окружавших меня. С этой поры жизнь стала для меня в тягость.
Предчувствия мои, к сожалению, скоро сбылись. Ужас и общее беспокойство овладели сердцем каждого. Не было ни одного семейства, которое бы ни оплакивало в своем кругу павшей жертвы. Муж, отец, дядя боялись за жену, сына и наследника: одно слово деспота могло забросить их в тюрьму или в снега Сибири.
До меня не замедлило дойти известие об указе нового царя, которым он отрешил меня от должности. Я просила Самойлова, все еще генерал-прокурора Сената, поблагодарить покорно государя за освобождение меня от бремени выше сил моих.
Написав письмо с этой целью, я готовилась великодушно встретить преследование, ожидавшее меня, но здесь представилась дилемма, трудная для решения. Первое известие о моей отставке получено с письмом Данаурова, без указания всякого другого имени. Так как я совершенно не знала, кто такой «Данауров», мне трудно было отвечать на его письмо, не признать приказания Павла I значило оскорбить императора, ответить на письмо, не поставив имени моего корреспондента, его чина и звания, — выразить к нему презрение и тем нажить себе нового врага. Вследствие всего этого я написала своему родственнику князю Куракину, любимцу нового двора, прося его уверить Данаурова, что я не отвечала ему тотчас же единственно по незнанию его полного адреса; что же касается содержания его письма, я признаю распоряжение государя особой для себя милостью.
Об этом происшествии я известила брата Александра и от него, к крайнему удивлению, узнала, что сей Данауров был, ни больше ни меньше, сыном одного из ключников, служивших у моего дяди, канцлера, а после женитьбы на калмычке, одной из горничных моей тетки, был повышен в смотрители погреба и главного ключника по всему дому.
Каждодневные слухи об арестах и ссылках доходили даже до моих ушей, несмотря на то, что друзья мои старались скрыть от меня печальные новости, чтобы не прибавлять новых ран в сердце.
Смерть Екатерины была потрясающим событием. Я бледнела при взгляде на жалкую перемену дел и тот общий террор, от которого оцепенела вся нация; не было ни одного благородного семейства, которое не оплакивало бы кого-нибудь из своих членов, находящихся в изгнании или в тюрьме.
Физические и нравственные страдания тяготили мое существование. Желая сколько-нибудь облегчить его, я согласилась переехать в Москву — не для совета с докторами, потому что я ни на волос не верила им, а чтобы попробовать, не успокоят ли волнения крови и не дадут ли правильного обращения ей поставленные пиявки.
После нескольких дней, проведенных в постели среди спазмов, я в состоянии была двинуться из Троицкого, надеясь немедленно возвратиться для исполнения дела, задуманного мной. В Москву я приехала около девяти часов утра 4 декабря; многие из родных тревожно ожидали свидания со мной, опасаясь за мою скорбь о смерти Екатерины II.
