Записки княгини - Дашкова Екатерина Романовна (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

Наконец решение Сената состоялось, и я была свободна. Оно было утверждено императрицей и кончилось в пользу моей дочери. Я уплатила по большей части расписок, некоторые отложила на известный срок, поручившись лично за удовлетворение всех претензий.

Управление этим имуществом моей дочери, теперь переданное мне, вовсе не было выгодным для меня. Напротив, оброк, возложенный на крестьян, был так невелик, что нимало не обременял их, но доходов едва доставало на уплату лишь процентов с тех сумм, которые я признала обязательным долгом.

Устроив таким образом денежные дела, я письмом просила Екатерину уволить меня от академических должностей и позволить как статс-даме отлучиться от двора на два года для поправления хилого здоровья и домашних дел. Императрица не хотела и слышать о моей решительной отставке, но отпустила на два года из столицы. Напрасно я доказывала, что академиям не совсем удобно иметь отсутствующего начальника. Государыня настаивала и хотела назначить особого депутата, с тем чтобы он исполнял мои заочные распоряжения, а я продолжала действовать в качестве действительного директора и пользоваться всеми выгодами своего положения.

Графу Безбородко она выразила сожаление о моем удалении от двора. Я также расставалась не без грусти, хотя меня уже давно тешила мысль о жизни уединенной и надежда на свидание с моим братом. Но разлука с Екатериной, и, может быть, разлука последняя, щемила мое сердце. Я страстно и бескорыстно любила ее, прежде чем она надела корону; я любила Екатерину в то время, когда она могла быть для меня менее полезной по своей власти, чем я ей по своим заслугам. Хотя она никогда в отношении ко мне не показывала того искреннего расположения, какое лежало в глубине ее сердца, при всем том я всегда чувствовала к ней ту вдохновенную и юношескую любовь, которая соединила меня с ней неразрывным союзом.

С какой гордостью, с каким наслаждением я всегда останавливала взор на честных делах жизни и царствования Екатерины! В них я и старалась угадать этот смелый и гибкий ум, который ставил ее в моем воображении выше всех русских монархов.

Я недавно читала два сочинения на русском языке; первое называется «Жизнь Екатерины Великой»; другое — «Анекдоты царствования Екатерины II». Оба они написаны в патриотическом духе и с чувством преданности государыне. Впрочем, надо заметить, что в обоих допущена очень грубая ошибка: в них говорится, что Екатерина знала греческий и латинский языки и что в числе новейших языков она предпочитала французский, как самый легкий для разговора.

Я положительно утверждаю, что императрица не знала ни латинского, ни греческого, и если она и говорила с иностранцами на французском, а не на своем родном немецком, то единственно потому, что ей хотелось заставить Россию забыть, что она немка. И в этом она вполне преуспела: я слышала, как многие русские мужики называли ее землячкойи матушкой.

Разговаривая с ней о европейских литературах и языках, я часто слышала от нее, что богатство и энергия немецкого языка неизмеримо выше французского, а если бы первому дать гармонию последнего, он непременно стал бы языком всеобщим. По ее мнению, русский язык, соединяя в себе богатство, силу и нерв немецкого с музыкальностью итальянского, сделается со временем капитальным языком всего мира.

Наконец, собравшись в путь, я отправилась провести последний вечер с Екатериной в Таврическом дворце. Она встретила меня с необыкновенной лаской, и я не знала, как расстаться. В известный час императрица удалилась. Я хотела проститься с ней наедине. Проходя в ее кабинет, я встретилась в дверях с великим князем Александром и его доброй супругой. Князь Зубов разговаривал с ними.

Я тихонько попросила его пропустить меня — проститься с Екатериной (может быть, в последний раз), так как я решила выехать завтра. «Подождите немного», — сказал он и вдруг исчез. Я думала, что он пошел доложить Екатерине о моем желании, но прошло полчаса, а посол не являлся. Я вошла в ближайшую комнату и приказала одному камер-лакею попросить государыню позволить мне поцеловать ее руку перед отъездом. Еще проходит четверть часа, и наконец является посол просить меня к Екатерине.

Входя в ее кабинет, я заметила угрюмое выражение на ее лице вместо обычного светлого взгляда, а вместо ожидаемого самого нежного простия встретила самый холодный и даже резкий прием. «Доброго пути, мадам», — пробормотала она.

Кто привык строго судить себя, тот не сознает оскорбления ни в случае, когда его делает, ни в том, когда принимает. В этом именно положении я теперь находилась. Отнюдь не думая, что причиной этой нечаянной перемены была я, я представила, что государыня получила какое-нибудь печальное известие, сильно встревожившее ее. Пожелав ей в душе счастья и здоровья, я вышла.

На другой день приехал ко мне проститься Новосильцев, родственник Марьи Савишны, одной из домашних и очень доверенных женщин Екатерины. Я спросила его, не приезжал ли вчера ночью курьер с неприятными новостями, которые так странно изменили Екатерину, когда я расставалась с ней. Новосильцев отвечал, что он только что из дворца и вполне уверен, что там нет никаких дурных известий и что императрица в самом лучшем расположении духа. Я терялась в догадках.

Но в это время принесли письмо от императорского секретаря Трощинского, и оно разрешило мою загадку. При письме был приложен отчет портного, подписанный моей дочерью и ее мужем, а при нем самое жалобное прошение, написанное с мастерской лестью и интересом для Екатерины. Секретарь уведомлял меня от имени государыни, что она удивляется, каким образом я оставляю Петербург, не исполнив обещания уплатить дочерние долги.

Говоря по правде, я кипела злобой, читая это письмо, и тут же решила расстаться с Петербургом навсегда. Трощинскому я ответила: для меня не менее удивительно то, что императрица могла заподозрить, будто бы я способна уронить себя так низко в ее глазах; что я возвращаю расписку, и если государыня потрудится просмотреть ее, она увидит, что дочери моей не было никакой надобности заказывать для себя такие вещи — эти мундиры, ливреи и т.п. были сделаны Щербининым для себя самого и своих слуг; я нисколько не обязана платить за своего зятя, средства которого даже теперь равны моим; я все же отослала этого портного к опекунам Щербинина, которые в моем присутствии поручились заплатить этот долг по прошествии двух месяцев 9, чем вполне удовлетворен заимодавец; если бы он или кто-нибудь другой продиктовал новую жалобу с целью оскорбить меня, предоставляю судить императрице: неужели в самом деле я должна отвечать за нее?

Последний намек оправдался. Эта просьба, как впоследствии оказалось, была наушничеством князя Зубова. Он составил ее и он же в тот вечер, оставив меня, представил ее императрице в ту самую минуту, когда я должна была проститься с ней.

Это было последнее мое свидание с Екатериной II. И хотя поступок Зубова был памятен мне всю жизнь, я приняла его в Петербурге после восшествия на престол Александра и потом в Москве после коронации, тогда как другие круто отвернулись от него.

Наконец я оставила Петербург, находясь под влиянием самых разнообразных чувств, если бы только я была способна разлюбить ее, совсем неутешительных для Екатерины.

Я поехала окольным путем, намереваясь побывать в Белоруссии и собрать деньги, предназначенные для уплаты долгов моей дочери. Здесь я прожила восемь дней и только неделю — в Троицком, пламенно желая скорей увидеться с братом. Дорога к нему вела через Москву, и здесь я осталась подольше, чтобы отдать приказания отделать нижний этаж в доме как можно проще, но со всеми удобствами для зимнего житья.

Таким образом, я считала свою служебную карьеру оконченной. Хотя я далека от того, чтобы гордиться ее блистательным успехом, зависевшим от некоторых благоприятных обстоятельств, но нельзя и безусловно согласиться с порицателями моей деятельности в двух академиях. Я твердо убеждена, что только тот в состоянии бороться с несчастьем, кто умеет побеждать свое личное самолюбие и ограничивать эгоизм известными пределами.