Дневник отчаявшегося - Рек-Маллечевен Фридрих (чтение книг txt, fb2) 📗
В Третьем рейхе, который он не признавал из-за феодально-монархических взглядов, Рек-Маллечевен долгое время остается успешным автором. А свою оппозиционность недвусмысленно выражает в «Дневнике отчаявшегося», написанном в 1936–1944 годах и закопанном в поле неподалеку от Поинга. Это самое известное произведение писателя и один из самых страшных документов нацистской эпохи. В ключевом романе, замаскированном под историческое исследование, «Бокельсон — история массового безумия» (1937), он описывает упадок консервативно настроенного сословного общества города Мюнстера во время сектантской диктатуры анабаптистов, возглавляемых Яном Бокельсоном в 1534–1535 годах.
29 декабря 1944 года по доносу директора мюнхенского издательства «Кнорр & Хирт» Альфреда Залата Рек-Маллечевен был арестован в Поинге и доставлен гестапо в Мюнхен за «очернение немецкой валюты» и высказывания, наносящие ущерб государству. 9 января 1945 года он был переведен в концентрационный лагерь Дахау; через несколько недель, 16 или 17 февраля 1945 года, умер, вероятно от тифа (по словам душеприказчика Курта Тезинга, 24 февраля 1945 года от выстрела в шею). В 2014 году Фридрих Рек-Маллечевен и его жена Ирмгард посмертно удостоены почетного звания «Праведники мира» израильского мемориала «Яд Вашем» в Иерусалиме {2}.
О книге
Фридрих Рек-Маллечевен рассматривал записи, опубликованные посмертно в 1947 году под названием «Дневник отчаявшегося», как «вклад в историю нацизма». В тексте от 9 сентября 1937 года он использует такую формулировку для обозначения намерений в отношении читательской аудитории: «…каждую ночь в глухом лесу или в поле я прячу то, что однажды может расцвести буйным цветом… постоянно проверяя, не наблюдает ли кто-то за мной, постоянно меняя место» (с. 61 {3}). Пока друзья предостерегают писателя, напоминая о католическом теологе и критике Тео-доре Хеккере (1879–1950), который тоже «вел дневник о своем времени» и подвергся обыску гестапо, Рек-Маллечевен пренебрегает осторожностью и продолжает обращаться к тем, кто покинул Германию. Им адресуются его искренняя привязанность («Я скучаю по вам, скучаю, даже если вы были моими оппонентами и политическими противниками» (с. 61) и опасение, что по причине наступившего варварства возникнет языковая и ментальная дистанция: «Представляете ли вы, покинувшие четыре года назад Германию, наше подполье и постоянную угрозу жизни из-за доноса какого-нибудь истерика?» (с. 61); «Будем ли мы говорить на одном языке по истечении этих лет, поймете ли вы, окруженные все эти годы новшествами цивилизации… поймете ли вы, что смертельное одиночество нашей жизни и наполненный страданиями воздух катакомб, которым мы так долго дышим, сделали нас зоркими и что образы, которые мы видим вдали, могут поначалу даже напугать вас?» (с. 61).
Со своим «Свидетельством внутренней эмиграции» — так звучит подзаголовок вышедшей в 1966 году книги — Фридрих Рек-Маллечевен может быть причислен именно к этому литературному направлению. Действительно, автор Дневника, чьи исторические романы «Бокельсон — история массового безумия» и «Шарлотта Корде. История покушения» {4} наполнены скрытыми смыслами и сатирой, демонстрирует стиль, характерный для литературы антигитлеровского Сопротивления: Клаус Харппрехт (1966) описывает «Дневник отчаявшегося» как «тест на зрелость немецкого читателя» {5}; Бернт Энгельманн (1981) признает «последовательно антинацистскую базовую позицию» {6} Река-Маллечевена, несмотря на его консервативный настрой; Кристине Цайле (1994) считает, что Рек — из-за ярко выраженной ненависти к гитлеровскому режиму и болезненного отношения к прошлому — был более дальновидным, чем другие современники: «Он [смотрел] на Гитлера и его последователей не в микроскоп, а будто в телескоп, достигая таким образом глубины резкости, которой обычно не хватает наблюдателям, остающимся вблизи» {7}.
Журналист Иоахим Фест более критичен. В 1967 году в журнале «Шпигель» в статье под названием «Против сопротивления» («Wider einen Widerstand») он обвиняет аристократа Река-Маллечевена в идеологической близости к национал-социализму из-за стремления аристократа к возврату прошлого и предостерегает от «распространения на автора этого дневника глубокого уважения, на которое жертва Рек имеет право» {8}. Той же линии придерживается и литературовед Ральф Шнель в книге «Литературная внутренняя эмиграция 1933–1945» (1976). По его мнению, «эти записи сами являются продуктом и частью „культурной истории нацизма“: противоречивым документом консервативного антифашизма, которому апории консерватизма мешают провести исторический анализ фашистского режима» {9}.
И все-таки Фридриха Река-Маллечевена нельзя обвинить в том, что, в отличие от многих своих друзей и знакомых, он с самого начала недооценивал национал-социализм, Гитлера и его режим, низводя их до политической карикатуры {10}.
Показательны его личные встречи с Гитлером в 1920–1932 годах. При встрече у своего друга, композитора и главного интенданта Мюнхенского придворного театра барона Клеменса фон Франкенштейна (1875–1942), он обнаруживает в Гитлере «напряжение неудачника» (с. 35); в пивной «Лёвенбройкеллер» он во второй раз встречает Гитлера, проповедующего «макиавеллизм обыкновенного человека» в роли «брачного афериста, который перед преступлением рассказывает, как собирается обмануть жаждущих любви кухарок», оставляя при этом «впечатление метрдотеля, получающего чаевые» (с. 37); а осенью 1932 года, «когда Германию начало лихорадить», Рек-Маллечевен вместе с другом наблюдает Гитлера за соседним столиком в мюнхенской «Остерии Бавария» и сожалеет: «Да, вот он и сидел там, сыроед Чингисхан, трезвенник Александр, Наполеон без женщин, бисмаркианец, которому пришлось бы пролежать в постели добрых четыре недели, если бы кто-то насильно скормил ему хоть один бисмарковский завтрак… Я приехал в город на машине, в то время, в сентябре 1932 года, улицы были уже небезопасны, поэтому у меня наготове был пистолет и я мог бы легко застрелить его в почти безлюдном ресторане» (с. 39).
В конце концов от насмешки и издевки по отношению к «всемилостивейшему цыгану-премьеру» Гитлеру (с. 25, 29, 143) он переходит к безграничной ненависти: «Я ненавидел тебя каждый час, прошедший с тех пор, ненавижу тебя теперь так сильно, что с радостью отдаю свою жизнь за твою гибель и с радостью погибну, если смогу увидеть твое падение и увлечь тебя в бездну своей ненавистью» (с. 118). «Редко какое-то время осуждается так горячо, с такой яростной ненавистью, как на этих страницах», — утверждает Иоахим Фест. Но в этой оценке можно пойти и дальше. И когда ненависть Река-Маллечевена распространяется (даже) на политических противников Гитлера, молодых людей, совершивших покушение 20 июля 1944 года, в этом проявляется весь масштаб его гнева. Конечно, прежде всего его приводят в бешенство пособники, «офицеры монархии», которые вызвали к жизни «этого сверхразрушителя Германии» (и ведь вызвали, если точнее выразиться, «сверху»), но видеть их «в качестве будущих представителей Германии, представителей этой прусской ереси, которая наконец, да, наконец, начинает избавляться от роли вечного злодея как воплощения odium generis humani {11}? Я думаю в духе консерватизма, который, безусловно, исчез в Германии, я был зачат монархически, воспитан монархически, существование королевской власти — часть моего физического благополучия. И не вопреки, а именно благодаря этому я вас ненавижу!» (с. 263). Но круг замыкается, когда ненависть, направленная на противников, превращает противников в носителей ненависти: «Лишенные всякого нравственного закона, безнадежные безбожники и безумцы… нет, более того, настоящие ненавистники всего святого, всего прекрасного, всего, что закрыто для вашего плоского прусского утилитаризма» (с. 264). Поэтому, наверное, вся симпатия Река-Маллечевена направлена исключительно на членов группы сопротивления «Белая роза» Ганса и Софи Шолль, «последних и, даст Бог, первых немцев великого возрождения»: «Но они спокойно ушли, благочестиво и с большим достоинством пролив свою молодую кровь. На их могиле может сиять изречение, перед которым краснеет вся эта нация, живущая десять лет в глубоком позоре: „Cogi non potest quisquis mori scit… тот, кто умеет умирать, не может быть побежден“» (с. 246).
