Любовь моя - мелодия - Магомаев Муслим (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
Манера пения и характер голоса Иосифа Кобзона как нельзя лучше совпали с образом Штирлица. Я так и сказал Лиозновой, послушав запись Иосифа: «Не надо было, Татьяна Михайловна, приглашать меня. Вы же прекрасно знали и мой голос, и мою манеру». И она согласилась. Если честно, обиделся я на режиссера. Потом, как это часто бывает со мной, по причине моей отходчивости и незлопамятства, мы по-доброму объяснились с Татьяной Лиозновой. Она была у меня в гостях…
В связи с записью песен для фильмов мне пришлось иметь дело и с Иваном Александровичем Пырьевым. С «Мосфильма» поступило предложение записать знаменитую песню И.Дунаевского «Широка страна моя родная», готовился фильм в память о композиторе. Песня, как я понимал, должна была венчать фильм, стать его апофеозом. У всех на слуху было традиционное исполнение этой песни полным красивым голосом. У всех советских людей это уже как бы отложилось в сознании. Спел я ее так, как и задумывал Дунаевский, гимнический размах, хор, оркестр. Все получилось вроде бы как нельзя лучше. Эта запись до сих пор хранится у меня.
И вот раздался звонок с «Мосфильма». Пырьев просил встретиться в студии, в Доме звукозаписи на улице Качалова (нынешняя Малая Никитская). Слушаем запись вместе с ним. Вижу, режиссер чем-то недоволен, лицо отчужденное. Спрашиваю:
— Что-нибудь не так? Трактовка точно по Дунаевскому, буквально по его партитуре.
— А мне надо, чтобы вы спели песню без патетики, мягко. — И Иван Александрович напел, «наговорил» этаким проникновенным шепотом, интимно: «Широка страна моя родная…» Как бы не всей стране, державе, а близкой подружке. — Это должен быть не плакат, а воспоминание. Вы меня понимаете?
— Понимаю. Но тогда все надо менять. Зачем же здесь оркестр, зачем хор? Вы же предложили мне традиционную аранжировку. Да и тесситура здесь будь здоров, такие верхушки! А как это напеть субтоном певцу с оперным голосом? Субтоном высокие ноты не возьмешь, подавишься. Такую размашистую песню и петь интимно оперному певцу? Извините, но то, что вы мне предлагаете, может сделать Владимир Трошин, у которого мягкий, бархатный, ласкающий ухо голос.
Раскланялись. Пырьев поблагодарил и сказал, что воспользуется моими советами. А потом на лестнице меня догнал сын Пырьева и сказал:
— Не думайте, Муслим, что вы не нравитесь отцу, нет, он обожает вас. Но просто он заклинился на своей «интимной идее». Вы же знаете, знаменитые старики — народ особый. Он даже сказал мне, когда вы из студии вышли: «Давай, сын, для такого певца что-нибудь придумаем. Фильм музыкальный».
До сих пор не знаю, кто спел тогда эту песню и как, потому что того фильма о Дунаевском я так и не видел. Так что я не переступил через себя даже ради знаменитого киномастера, живого классика. Что я умею, то умею, а другое пусть делают другие. Это и есть нормальное распределение труда в нашем певческом хозяйстве. Режиссеру надо было заранее поставить исполнителю задачу. Я бы тогда сразу отказался. Я не могу себя насиловать, делать то, к чему душа не лежит. Бывало, приходили авторы, показывали песни. Я отказывался, хотя вроде бы материал для моего голоса. Почему? А потому, что это не мое. «Предложите, — говорил, — Эдуарду Хилю». Случалось, что какие-то напетые мной песни потом «переходили» ко Льву Лещенко. Это нормально. Мы ведь разные. И песни разные.
Рассказав случай с Пырьевым, вспомнил и о том, как мне не раз предлагали сняться в художественных музыкальных фильмах. Но обычно это были роли в комедиях вроде «Веселых ребят». А какой из меня шутник? У меня другое амплуа. Как написал в своей эстрадной, я бы сказал, «попсовой» книжке Эдуард Ханок, «герой-любовник». Вот это амплуа мне ближе. Я бы предпочел что-нибудь вроде «Мистера Икс», где блистательно, достойно и благородно сыграл и спел Георг Отс. Но хорошо бывает только раз.
С Георгом Отсом я был знаком. Он единственный из мужчин, кому я преподнес из зала цветы. Красивейший баритон! Сердечный человек! Умер, к сожалению, так рано. Он в равной мере превосходно пел и классический репертуар, и песни. Мне, человеку южному, хотелось от него немножко больше эмоций, открытости чувств, страстности. Но он прибалт. Такая у них порода. А тембр голоса! Сказочный! А манеры! Воплощенное благородство! Увы, уходит поколение гигантов…
Что касается моей киномузыки, то я писал ее в основном к фильмам Эльдара Кулиева. Конечно, дело это творческое, хотя и подневольное, и не всегда благодарное. Хозяин тут режиссер, он заказывает музыку. Начинаешь работать, ассоциаций сколько угодно, сочиняй — не хочу. Но пишешь про запас: музыки у тебя написано часа на полтора-два звучания, а в фильме ее остается минут на пятнадцать. И на этом спасибо: бывает и меньше. Напишешь целую сюиту на тему ночного моря, а режиссер после монтажа игнорирует всю твою красоту. Но на кинорежиссеров нельзя обижаться. Я иногда только грустно шучу: «Эльдар, у меня такое впечатление, что ты не любишь музыку. Зачем ты сначала ее заказываешь, а потом тихо убиваешь?» Тем не менее музыку к его фильмам я продолжаю писать до сих пор.
Как-то в середине 80-х годов мне позвонил режиссер Ярославского драматического театра имени Волкова Глеб Дроздов (в 60-е годы он работал у нас в Баку) и предложил написать музыку к спектаклю «Рождает Птица птицу». Пьеса на афганскую тему: о любви девушки-афганки и русского парня. Сначала я удивился этому предложению, но пьесу все-таки попросил прислать. Начал читать, стали проясняться характеры героев, и тут же возникло несколько восточных тем. Потом мы встретились с режиссером, и после беседы с ним определился лейтмотив главного героя. Я написал песню, получившую то же название, что и пьеса. Позже записал ее на радио.
Премьера спектакля прошла с успехом. В общем, с Глебом Дроздовым мы сработались. Потом он предложил мне написать музыку к спектаклю «Ярославна» по мотивам «Слова о полку Игореве». Как только я услышал это, то стал сопротивляться: невольно нависла тень великого Бородина. Я сказал Глебу: «Давайте не будем кощунствовать. После Бородина можно или слушать его шедевр, или молчать».
Режиссер оказался человеком настойчивым: «Мы ведь не на новую оперу замахиваемся. У нас задача несравненно скромнее: нам надо немного русской музыки, хорошей, колоритной». Уговорил он меня. И я решил попробовать. Хотя последнее слово Глеб Дроздов оставил за мной. А я ему сказал, что их самый старый из русских театров будет делить со мной ответственность за это неслыханное нахальство. Впрочем, я уже увлекся темой: где-то в глубине души мне захотелось испытать свои силы в русской теме.
Я с детства люблю и, надеюсь, неплохо знаю русскую музыку. У нас в республике были прочные традиции русской музыкальной культуры: многие видные наши композиторы, инструменталисты, певцы учились в Москве или в Петербурге. Но это была одна сторона дела — музыкальная, а существовала еще и другая — литературно-историческая. Работая над текстом пьесы, прочитав «Слово о полку Игореве», я столкнулся со многими непонятными мне древнерусскими словами. Например, я не мог понять, что такое «шелом». Оказалось, что это шлем. По каждому такому слову, ставившему меня порой в тупик, я обращался к поэту Эдуарду Пашневу, работавшему над этим спектаклем с Глебом Дроздовым. Постичь дух, мир великого произведения древнерусской литературы помогли и работы академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, его комментарии к «Слову».
Но вот все сомнения и увлеченная работа оказались позади, спектакль был завершен. Получились хорошие музыкальные номера. Перекликаясь, сплетаясь в русский венок, зазвучали три темы: плач Ярославны (его записала Тамара Синявская), песнь Бояна (он же Ведущий спектакля), которую записал Владимир Атлантов, и романс князя Игоря. Эту тему записал я.
Премьера состоялась в августе 1985 года. Спектакль шел не на сцене театра, а на улице, у стен Спасо-Преображенского монастыря, где в XVIII веке и была обнаружена рукопись «Слова о полку Игореве». Его стены стали лучшей декорацией.
