Дневник. Том 2 - де Гонкур Жюль (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗
Ее рот, гневный и безмолвный, словно жует ругательства, не
в силах их произнести. «Она похожа на ту женщину, что зако
лола кинжалом Барбье!» — говорит один молодой офицер сво
ему товарищу.
Менее храбрые почти ничем не обнаруживают свою сла
бость — они только слегка свесили голову набок, словно долго
простояли на молитве. Одна или две закрыли лицо вуалью, но
какой-то унтер-офицер, совершая грубую жестокость, плетью
откидывает у одной из них вуаль со словами: «Долой вуали!
Пусть все видят ваши гнусные рожи!»
Дождь усиливается. Кое-кто из женщин прикрывает голову
юбкой. Рядом с пехотинцами появляются кавалеристы в белых
плащах. Полковник — смуглое лицо типа Ферри-Пизани —
командует «Смирно!», и африканские стрелки заряжают свои
мушкетоны. Женщинам кажется, что их сейчас же расстре
ляют, и одна из них падает в обморок. Но ужас длится всего
мгновенье, и вот они снова становятся насмешливыми, а неко
торые опять принимаются кокетничать с солдатами. Стрелки
вскинули свои заряженные карабины на плечо, вытащили из
ножен сабли.
Полковник, отъехав на фланг колонны, выкрикивает гром
ким голосом и, по-моему, нарочито грубо, чтобы нагнать страху:
«Всякому, кто отвяжет свою руку от руки соседа, — смерть на
месте!» И это жуткое «смерть на месте!» четыре или пять раз
повторяется в его коротком спиче, который сопровождается су
хим, щелкающим звуком: пеший конвой заряжает ружья.
139
Все уже готово к отправке, но в эту минуту несколько сол
дат из конвоя, побуждаемые жалостью, которая никогда окон
чательно не оставляет человека, пускают свои манерки по ря
дам женщин, которые благодарно тянутся к ним пересохшими
губами, искоса поглядывая на мерзкую физиономию пожилого
жандарма, не предвещающую им ничего доброго. Дан сигнал
к отправлению, и под слезящимся небом мрачная колонна тро
гается в путь, в Версаль.
Рухнувший дом министерства финансов запрудил обломками
улицу Риволи, и среди развалин снуют целые легионы смешных
пожарников из провинции, — воплощенный тип Клодоша *.
Возвращаясь в Пасси, я встречаю группу отвратительных
подростков, бродяг и поджигателей, — их гонят на вокзал, пре
вращенный в тюрьму и уже битком набитый пленными, кото
рые сидят прямо на путях.
Вечером, когда смотришь на Париж из Отейля, кажется,
что весь он во власти пожара, — ежеминутно взметываются
вверх языки пламени, словно раздуваемого мехами в добела
раскаленной печи.
Воскресенье, 28 мая.
< . . . > В Шатле я возвращался по набережной *. Вдруг вижу,
толпа бросается врассыпную, словно мятежники, преследуемые
солдатами. Показались грозного вида всадники с саблями на
голо, на танцующих, бьющих копытами конях, которые за
гнали гуляющих с мостовой обратно на тротуар. Зажатая между
всадниками, движется толпа людей во главе с каким-то черно
бородым мужчиной — лоб у него перевязан носовым платком.
Я замечаю в этой группе и другого раненого, соседи поддержи
вают его под руки, — видимо, он не в силах идти.
Люди эти необычайно бледны, взгляд их затуманен — он
так и стоит у меня перед глазами. Я услышал, как вскрикнула,
убегая, какая-то женщина: «Глаза бы мои не глядели на это!»
Рядом со мной мирного вида мещанин считает: «Один, два,
три...» Их двадцать шесть.
Конвой гонит этих людей почти бегом до казармы Лобо, и
за ними с непонятной поспешностью, гремя, захлопываются
ворота.
Я все еще не понимал, в чем дело, но во мне нарастала
какая-то глухая тревога. Мой мещанин, закончив свои под
счеты, сказал человеку, стоявшему с ним рядом:
— Это дело недолгое, скоро вы услышите первый залп.
140
— Какой залп?
— Господи, да ведь их же расстреляют!
Почти в ту же минуту грянули выстрелы, многократно уси
ленные эхом стен и ворот; стрельба была какой-то механиче
ски четкой, словно звук митральезы. Первый, второй, третий,
четвертый, пятый залп — человекоубийственное трра-та-та-та;
потом большая пауза — затем шестой, и еще два торопливых
залпа — один за другим.
Кажется, этот треск никогда не кончится. Наконец все
смолкает. Все вздыхают с облегчением, как вдруг раздается
такой оглушительный выстрел, что с грохотом сотрясаются
ворота казармы, — потом еще один, и, наконец, — последний.
Это полицейский пристреливает тех, что еще живы.
В эту минуту, похожий на кучку пьяных, из ворот выходит
карательный отряд, на штыках у некоторых — кровь. А пока во
двор въезжают два крытых фургона, оттуда выскальзывает
священник, и мы еще долго видим, как движется вдоль длинной
казарменной стены его узкая спина, его зонтик, его плохо слу
шающиеся ноги.
Понедельник, 29 мая.
Читаю расклеенную на всех стенах прокламацию Мак-Ма-
гона — она извещает, что вчера в четыре часа все было кон
чено *.
Сегодня вечером можно снова услышать живой Париж — он
возрождается, это словно рокот отдаленного прибоя; время
больше не роняет час за часом в молчание пустыни.
Вторник, 30 мая.
Иногда раздаются пугающие звуки: рушатся дома, расстре
ливают пленных.
Пятница, 2 июня.
Ко мне явился некий крупный спекулянт, чтобы купить
у меня осколки снарядов. Он только что разом закупил у моего
соседа тысячи килограммов осколков, оптом.
Суббота, 10 июня.
< . . . > Сегодня вечером обедал с Флобером, которого не ви
дел со дня смерти брата. Он приехал в Париж, чтобы разыскать
кое-какие данные для «Искушения святого Антония». Он все
такой же — литератор прежде всего. Весь этот катаклизм
словно бы и не коснулся его, не заставил ни на минуту от
влечься от бесстрастной работы над книгой.
141
Четверг, 15 июня.
Эдуард Лефевр, приехавший в отпуск, с большим разочаро
ванием рассказывал мне о Версале. «Это все та же ложь, — доба
вил он, — что и при Империи или режиме Четвертого сен
тября» *.
Вторник, 20 июня.
Печальная годовщина. Сегодня год, как он умер. Весь день
я занимался тем, что собирал посвященные ему некрологи.
Суббота, 1 июля.
На Северный вокзал прибывают солдаты, бывшие в плену
в Германии. Бледные лица, исхудалые тела тонут в слиш
ком широких шинелях, красное сукно полиняло, серое вы
цвело; и лица и одежда имеют несчастный и жалкий вид. Это
зрелище ежедневно доставляют парижанам поезда из Герма
нии.
Они шагают с палками в руках, согнувшись под тяжестью
котомок из серой парусины. Некоторые в немецких штанах,
у других на голове фуражки вместо кепи, оставшегося на поле
боя. Бедняги! Когда их распускают — отрадно видеть, как они
распрямляют плечи, отрадно слышать, каким бодрым шагом
ступают по парижской мостовой их натруженные ноги.
В Сен-Дени — повсюду немецкие каски; вдоль всей дороги
на Сен-Гратьен на каждом шагу торчат захватчики. То и дело
видишь, как солдаты, одетые в белую парусину, выставляют
напоказ свое дурацкое веселье, конюхи ведут под уздцы коней,
бьющих копытами французскую землю; и везде — в домах, в
садах — звучат голоса победителей. < . . . >
Понедельник, 10 июля.
Отъезд в Бар-на-Сене.
Я это предчувствовал. Теперь пустота беспощадно дает себя
знать. Война, осада, голод, Коммуна — все это жестоко и вла
стно отвлекало меня от моей печали, но только отвлекало, не
более.
6 августа.
Это удивительно: во всех поступках, которые я совершаю
во сне, я по-прежнему неразлучен с братом. Он все время возле
