Дом Ротшильдов. Пророки денег. 1798–1848 - Фергюсон Ниал (онлайн книга без .txt) 📗
Современники часто делали вывод о том, что необычайный успех Ротшильдов служит примером таких идеальных братских отношений. Чем-то исключительным было не само по себе количество братьев или сестер (у Майера Амшеля и Гутле было пять сыновей и пять дочерей). У Фрэнсиса Бэринга также было пять сыновей. Более того, уже в 1870-х гг. почти пятая часть (18 %) всех замужних женщин в Великобритании растили по десять и более выживших детей, а более чем у половины было шестеро или более детей; в Германии статистические данные такие же. Больше всего современников поражало, что братья Ротшильд работали вместе как будто в полном согласии. Эту особенность подчеркивал Фридрих Генц в своей статье для «Энциклопедии» Брокгауза, сильно повлиявшей на общественное мнение: «С величайшей добросовестностью братья повиновались проникновенному завету отца, данному на смертном одре, поддерживать нерушимое единство [интересов]… После его смерти любое предложение, откуда бы оно ни исходило, служит предметом коллективного обсуждения; всякая операция, даже самая незначительная, проводится по согласованному плану и объединенными усилиями; и каждый получает равную долю от ее результатов».
Симон Мориц фон Бетман, франкфуртский конкурент Ротшильдов, подхватывал: «Согласие между братьями вносит большой вклад в их успех. Ни один из них не помышляет в чем-то обвинять другого. Ни один из них не критикует враждебно операции другого даже в том случае, когда результат не оправдывает их ожиданий». «Ротшильды столько же обязаны своим процветанием единству, – замечал позже Бенджамин Дизраэли, – которое свойственно всем ветвям этой многочисленной семьи, как и своему капиталу и способностям. Они похожи на арабское племя». Вскоре такое мнение вылилось в миф о «пяти франкфуртцах». Как писал в 1830-е гг. один немецкий литератор, «эти пять братьев вместе образовали несокрушимую фалангу… и, верные своему принципу никогда ничего не предпринимать по отдельности и согласовывать все операции между собой, всегда следовали ему и преследовали ту же цель».
Подобные замечания казались бы бесполезными, если бы братская гармония была нормой; однако парадокс в том, что, в отличие от идеализированных поэтами братств, настоящие братья редко хорошо работали вместе. И евреям, и христианам известна история Иосифа и его братьев, одна из лучших библейских историй о братской распре: ненависть Гада и Асира к их сводному брату, не по летам развитому любимцу Иосифу; пылкая привязанность Иосифа к своему младшему брату Вениамину; двойственные чувства Рувима, перворожденного; ненависть – и примирение в конце. Отношения между братьями Хоуп и братьями Бэринг были не такими бурными, однако они не сумели преодолеть личные разногласия во имя братского единства. Поскольку братья Ротшильд обошли их с финансовой точки зрения, было решено, что они воплотили неуловимый идеал.
В действительности очень трудно было сохранять братскую любовь в хаотических условиях 1814 и 1815 гг. После того как их средства истощились в результате многочисленных крупных и рискованных операций, личные отношения между Ротшильдами часто портились – иногда дело доходило почти до полного разрыва. Главной причиной для таких разногласий, несомненно, служила все возрастающая властность Натана по отношению к своим деловым партнерам. Технически, по договору 1815 г., братья были равноправны: прибыль делилась в равных долях, и Натан выдал каждому из братьев долговую расписку на 50 тысяч ф. ст. в компенсацию за свою гораздо большую долю капитала. Но, как в то время замечали Соломон и другие, сочетание вспыльчивости Натана и все большей англоцентричности операций компании в конечном счете превращало остальных братьев в простых агентов. Натан, как только наполовину в шутку заметил Соломон, был «главнокомандующим», а остальные – его «маршалами», в то время как суммы «собственных фондов», которыми им приходилось распоряжаться, были «солдатами», которых необходимо было «держать в состоянии боевой готовности». Довольно показательно подразумевавшееся сравнение с самим Наполеоном, против которого в конечном счете были направлены все их финансовые операции. Кстати, такое сравнение делали не только родные братья Натана. Как говорил Суинтон Холланд своему компаньону Александру Бэрингу в 1824 г.: «Должен откровенно признаться, что у меня не хватило бы духу для его операций. Они в целом хорошо спланированы, осуществляются с большим умом и искусством – однако в сфере денег и финансовых средств он то же, чем Бонапарт был на войне, и если настанет неожиданное потрясение, он рухнет на землю, как и тот, первый». Для Людвига Бёрне и Натан, и его братья были «финансовыми Бонапартами». В 1870-е гг. литераторы по-прежнему проводили такие сравнения. Но на самом деле именно Натан стал Бонапартом финансового мира; с императором Франции его роднили и сверхчеловеческая жажда риска, и нетерпимость к неспособным подчиненным.
В 1811 г. – еще до смерти отца – остальные братья начали жаловаться на иногда нетерпимый тон писем Натана. Но лишь начиная с середины 1814 г. он стал по-настоящему доминирующим партнером – чтобы не сказать деспотом. Главным поводом для ссор стало его стремление указывать братьям, что делать. В июне 1814 г. он приказал Соломону ехать в Амстердам, чтобы помочь Джеймсу, и воспользовался случаем, чтобы обругать братьев, оставшихся во Франкфурте: «Знаешь, Амшель и Карл меня ужасно огорчают. Ты и понятия не имеешь, как по-идиотски они пишут, и они тянут из меня как сумасшедшие… Они пишут мне такие глупости, что сегодня я очень зол. Амшель пишет Джеймсу, как будто может вести дела самостоятельно». Очевидно, письмо задело нужную струну, и призыв Давидсона к Натану воздержаться от «пренебрежительной переписки» последовал слишком поздно. Расстроенный Карл слег, предупредив Натана, что, если «он будет продолжать в том же духе», вскоре «один из его партнеров окажется на том свете», так тяжело подействовали на него письма. Соломон тоже жаловался на «страшные боли в спине и ногах», однако интонация его письма была более сердитой: «Я ни на миг не поверю, что, даже будь я ученым Натаном Ротшильдом, я мог бы обращаться с другими четырьмя братьями как с глупыми школьниками и только себя считал умным… Не хочу больше огорчаться и болеть больше, чем я болею и без того. Выражаясь прямо, мы не пьяницы и не дураки. У нас даже есть нечто такое, чего, видимо, нет у тебя в Лондоне, – мы аккуратно ведем наши книги… Будь мои слезы черными, я писал бы куда легче, чем чернилами… День, когда из Англии приходит почта, повергает меня в ужас. Эти письма снятся мне каждую ночь… Так не пишут своим родным, своим братьям, своим партнерам».
Однако на все возражения братьев Натан просто угрожал прекратить все дела: «Должен признать, что я сыт по горло запутанными делами и их неприятными последствиями… И отныне, начиная с сегодняшнего дня… думаю, что будет лучше, если Соломон закроет все парижские счета и приедет в Лондон. А Давид[сон] может захватить с собой амстердамские счета. Затем мы сверим книги. Ожидаю отчет и из Франкфурта… потому что сыт компанией по горло… Знаю, что все вы люди умные, и теперь все пятеро из нас получат, благодарение Богу, покой».
Его слова возымели желаемое действие: Натан отдавал приказы, на которые более или менее не следовало возражений, как признавался Соломон в письме Соломону Коэну в августе 1814 г.: «Мой брат в Лондоне – главнокомандующий, я его фельдмаршал, и, следовательно, я обязан по мере возможностей исполнять свой долг и… вынужден отчитываться перед своим главнокомандующим, выслушивать его замечания и т. д. Возможно, я слегка утрирую, чтобы показать ему, насколько серьезны мои слова, и все же будет преувеличением заметить, что я теряю голову… Будучи хорошим командующим, ты должен точно знать все, что положено знать командующему, а не думать постоянно об одних наступлениях, но тебе следует время от времени переходить к обороне, чтобы сохранить силы».
Судя по этому письму, Соломон по-прежнему беспокоился, что Натан принимает все слишком близко к сердцу, но теперь он явно видит себя в подчиненной роли, в роли советника: «Мы относимся к тебе как к главнокомандующему, а мы – твои генерал-лейтенанты. Возможно, Господь дарует нам удачу, благословение и успех. В этом случае мы останемся генералами. Те же, кто, не дай бог, не имеют ни покоя, ни удачи, даже не капралы». Карл также признавал главенство Натана, хотя прибегал к слегка другому сравнению: «Я только последнее колесо [в карете] и считаю себя лишь деталью механизма». Они с Соломоном, возможно, не питали особой любви к Амстердаму, но оставались там, поскольку так велел Натан. Даже просьбы Соломона отпустить его во Франкфурт – где он за предыдущие три года провел всего три недели, – чтобы повидаться с женой или присутствовать на бар-мицве сына, очевидно, считались Натаном неразумными; вторая просьба встретила согласие только на том условии, что Соломон вернется в Париж на следующий день, а за время пребывания во Франкфурте займется тамошними счетами. У Натана была только одна забота: дело. «Все, что ты пишешь, – устало жаловался Соломон, – оплати это, оплати то, пошли это, пошли то».
