Троцкий - Кармайкл Джоэль (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Его отношение к профсоюзам было прямым логическим продолжением его представлений о революции и роли рабочих в ней. Поскольку революция была совершена рабочими и поскольку советское государство было делом их собственных рук, теперь они якобы действительно работали на себя, а не на прежних капиталистов эксплуататоров.
На девятом съезде партии ригористические призывы Троцкого к интенсификации производства и к ужесточению контроля были одобрены огромным большинством вопреки энергичному меньшинству, которое изобличало их авторитарность.
Защищая свои драконовские меры, которые в конечном счете вели, как уже было видно на практике, к систематическому откровенному использованию принудительного труда, Троцкий едва не дошел до того, что стал отстаивать принудительный труд, как некий принцип. Опираясь на марксистское толкование истории — один этап неизбежно ведет к другому, более высокому, — он попытался доказать, что на любом историческом этапе принудительный труд играл «прогрессивную» роль: «Верно ли, будто принудительный труд всегда непродуктивен? Это самый гнусный, вульгарный либеральный предрассудок…»
Со всей свойственной ему энергией Троцкий атаковал хаос, царивший на железнодорожных путях. Услыхав от начальника путей сообщения, что только чудо может спасти транспорт России, Троцкий приступил к совершению этого чуда.
Он продемонстрировал выдающиеся организаторские способности. Он ввел военно-полевые суды; он неистовствовал перед рабочими в ремонтных мастерских; он поставил на колеса и обновил подвижной состав. Он подошел ко всей этой операции на военный манер, смещая упрямых профсоюзных лидеров и силой вынуждая к подчинению рядовых работников; мелочи, подобные голосованию, он игнорировал, считая их недопустимой роскошью. Он настолько преуспел, что опередил все сроки, установленные для возрождения транспорта, его превозносили за то, что он возвратил к жизни «кровеносную систему экономического организма».
К концу польской кампании тот экстремизм, к которому привела его «железная» марксистская логика, перешел все границы. Он намеревался применить к рабочим других профсоюзов те методы, которые он применял на транспорте. На этот раз, однако, он зарвался; его открыто одернули и запретили выступать по вопросам взаимоотношений между государством и профсоюзами.
Несмотря на то, что ему заткнули рот в печати, Троцкий отстаивал свои взгляды с характерным для него упорством: выступая против предложения предоставить избранным представителям рабочих право решающего голоса, с чем он особенно был не согласен, он подчеркивал необходимость разумной бюрократической системы, без которой государственная машина не может работать. Разумеется, он был убежден, что со временем массы тоже поймут его правоту, но в том критическом положении, в котором находился режим, массы — уже хотя бы в силу своей отсталости — не могли, по его мнению, поспеть за событиями и демократическим путем их оценить.
В этом вопросе о бюрократии Троцкий тоже, так сказать, «забежал вперед»: централизация государственного контроля в гигантских масштабах тогда еще никем не рассматривалась всерьез. Решая социально-экономические проблемы абстрактно, Троцкий стрелял вхолостую: точно так же он раньше времени выскочил со своим предложением о свободном рынке, когда партийные руководители еще не хотели признать бесперспективность военного коммунизма. Поэтому и на сей раз Центральный Комитет отверг его предложение.
Его начинала переполнять глубокая, хотя и не находившая выражения, обида на Политбюро; в тесном кругу он жаловался, что, назначая его, ему рекомендовали руководствоваться исключительно соображениями эффективности и не обращать внимания на всякие «демократические» побрякушки, а теперь ЦК ведет себя по отношению к нему подчеркнуто нелояльно. Его принуждают молчать, между тем как ЦК делает перед общественностью вид, будто защищает демократические методы в противовес ему, Троцкому.
Отчаянное положение, в котором страна оказалась после гражданской войны, было бесконечным источником разочарований даже для тех, кто симпатизировал большевикам. Многие слои населения, независимо от своего отношения к Октябрю, были недовольны различными сторонами жизни при новой власти. Рабочие, среди которых многие надеялись на улучшения после Октября, находились, говоря словами Троцкого, в состоянии «опасного недовольства».
Дискуссия по профсоюзному вопросу, прошедшая в 1920-21 годах, снова привлекла внимание к извечной загадке марксизма: кого представляют руководители?
Партия никогда не представляла рабочий класс в прямом, количественном смысле. Скорее она представляла Идею пролетариата, точнее — утверждала, что выступает от его имени. Однако с момента установления «диктатуры пролетариата» пропасть между двумя трактовками представительства стала угрожающе расширяться. По мере того как реальные пролетарии все меньше соответствовали абстрактной схеме «диктатуры пролетариата», большевики все чаще оказывались перед классической проблемой любого меньшинства, «представляющего» некое большинство: им приходилось принуждать рабочих подчиняться рабочему государству.
В ходе профсоюзной дискуссии Троцкий тоже безоговорочно признавал, что большевистское государство представляет Идею пролетариата; если реальные пролетарии требовали чего-либо, что противоречило этой Идее, конфликт разрешался крайне просто: следовало заставить людей подчиниться Идее. В 1920-21 годах эта концепция упростилась до утверждения, что государство, представляющее интересы рабочих, должно указывать им, что делать и сколько производить для государства. Короче, государство будет приказывать рабочим и попутно вовлекать профсоюзное руководство в управление национальной экономикой.
«Рабочая оппозиция» внутри партии придерживалась противоположного взгляда: сами профсоюзы должны управлять национальной экономикой.
Когда Троцкий на десятом съезде партии назвал нелогичным предложение о посредничестве профсоюзов между рабочими и рабочим государством, рабочая оппозиция в ответ обвинила государство в том, что оно является разновидностью нового эксплуататорского класса.
Рабочая оппозиция искренне верила в идеальное государство, к которому якобы должна была привести революция. Она настаивала на немедленном выполнении всех требований рабочих: полное равенство заработной платы, бесплатное предоставление бесчисленных социальных услуг (бесплатное питание, одежда, жилье, лекарства, проезд и образование).
Конфликт этих двух принципов, а точнее — двух подходов к одному и тому же принципу, достиг высшей точки на десятом съезде в марте 1921 года. Вот что говорит об этом Троцкий:
«Рабочая оппозиция выступила с опасными лозунгами, фетишизирующими демократические принципы. Она ставила право голоса рабочих выше прав партии, как будто партия не имеет права защищать свою диктатуру, даже если эта диктатура иногда приходит в противоречие с сиюминутными стремлениями рабочей демократии. Нам необходимо сознание исконно принадлежащего партии революционного исторического права отстаивать свою диктатуру вопреки временным колебаниям элементарных инстинктов масс, вопреки временным колебаниям даже в рабочей среде».
Здесь словечко «даже» выразительно завершает концепцию обожествления партии, как инструмента исторических преобразований любой ценой.
Высказавшись столь откровенно, хотя и в высшей степени иносказательно, Троцкий тем самым открыто признал наличие раскола между партией и народом и даже подводил под этот раскол принципиальную базу. Грубо говоря, он весьма неосторожно выболтал истину. Между этими крайними полюсами — Троцким и рабочей оппозицией — располагалась основная масса, руководимая Лениным, которая стремилась перебросить мост над зияющей пропастью, отделявшей реальную ситуацию от идеалистических лозунгов власти. Ленин полагал, что ввиду принципиальной неустойчивости ситуации, которая, по его мнению, непрерывно менялась, — было бы глупо так однозначно все конкретизировать. Было совершенно очевидно, что партия обязана подавлять сопротивление, откуда бы оно ни исходило, но зачем превращать это в вопрос теории?
