Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже - Филатов Лев Иванович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Тут грянул полуфинал Италия — ФРГ. Итальянцам удалось забить гол, после чего их перестало что-либо интересовать, кроме своей штрафной площади. Оцепив этот прямоугольник, они с прилежанием полицейского наряда охраняли запретную зону. Смотреть на это однообразное занятие было тягостно: вместо игры —
туповатое препирательство по приказу «Не пущать!». Футбольная игра испарилась, исчезла: толпа в белом куда-то рвалась, а толпа в голубом преграждала ей дорогу. И право же, если бы не знать, что это матч, возник бы вопрос: что происходит, чего эти люди добиваются, что не поделили? Последний порыв немцев. К нему присоединился защитник Шнеллингер, он по прямой пробежал половину поля, его заметили, откинули мяч, и он, как бежал, в том же направлении изо всей силы ударил. А силен он был необычайно. И мяч угодил в нижний угол. Это показалось мне как нельзя более справедливым, «полицейская акция» итальянцев обернулась пустыми хлопотами. И подумалось: ну все, голубой итальянский шарик лопнул, порок наказан, добродетель торжествует.
Добродетель и восторжествовала, но совершенно неожиданным образом. В дополнительное время итальянцы кинулись играть. Немцы, как видно, готовились их «дожимать», веря в свое превосходство в атаке. И получилось полчаса ошеломляющего, головокружительного футбола. Сборная ФРГ забила два мяча, а сборная Италии — три. И нельзя было не почувствовать, что в основное время итальянские мастера занимались по принуждению не своим делом, а получив волю, отвели душу. Оборонительный футбол, когда к нему прибегают умеющие атаковать, не что иное, как футбол под запретом, посаженный в клетку. И думалось, теперь и в финале, проверив себя, итальянцы зададут работу бразильцам.
Но в финале итальянцы снова были отправлены в клетку (или сами в нее забрались?), бразильцам была предоставлена возможность вести игру, как им хотелось, без опаски. Свою, по сути дела сольную, партию они исполнили как признанные знаменитости на гастролях, зная, что дают представление на глазах у всемирной аудитории. Коль скоро для футбола обязательны две команды, то, кроме них, на «Ацтеку» выпустили итальянцев как необходимый фон, и пьеса была разыграна. 4:1. Не знаю, чего на этот раз боялись итальянцы, почему жались к своим воротам? При любом исходе их никто бы не упрекнул за проигрыш великолепным бразильцам. А сдача на милость победителей зачернила их призовое серебро, трудно было согласиться, что они — вторые в мире.
Мексиканский чемпионат стал чемпионатом Пеле. В 1958 году на стадионах Швеции 17-летний бразилец — худой, головастый, с глазами навыкате, лягушонок, радующийся чуду своего появления в сборной и на радостях творящий чудеса, — выглядел вундеркиндом, уникумом, на него и смотрели, ожидая, какую штуку выкинет. Та сборная Бразилии была прекрасна и сильна и без него, она предоставляла одаренному мальчишке себя проявить, помогала ему, гордилась им, ею выращенным.
Следующие два чемпионата для Пеле обернулись несчастьем. Оба он не доиграл, безжалостно выбитый из строя теми, кто получил задание «не дать играть этому самому Пеле». Он даже заявил во всеуслышание, что ноги его не будет на чемпионатах.
И вот тридцатилетний Пеле на своем четвертом чемпионате мира. Душа великого игрока воспротивилась поспешному, сгоряча, отказу. Это был и тот Пеле, что в Швеции, форвард, для которого нет ничего невозможного в фокусах с мячом (лучше сказать, с мячиком), но еще и другой Пеле —схватывающий и предвидящий всю игру, уже не форвард, не диспетчер, а предводитель. Он то играл один, сколько нужно, ни мгновением дольше, то заодно с товарищами, и тоже сколько нужно, без задержки, без лишнего. Уже не худой и эксцентричный — его сложение приобрело скульптурную законченность, мускулатура не ограничивала скользкую ловкость, рост и прыжок давали свободу в игре головой, легкий, неслышный бег неуловимо переходил в удар.
Пеле создавал живой образ игрока, все, что он задумывал, хотел, делал, было Игрой, он добыл, извлек из футбола все невидимое, тайное, головоломное и предъявил. У многих звезд, самых именитых, что-то получается лучше, что-то хуже. Пеле был равен самому себе в любом движении. Он был воплощением футбола. И то, что его называли «королем», это, на мой взгляд, близко лежащее, традиционное прозвище. Я не отвергаю его, пусть — «король». Просто Пеле, верный духу игры, был начисто лишен властолюбия, был истинным демократом, зная, что именно эта «форма правления» торжествует на зеленых подмостках.
Любопытно, что в фильме, ему посвященном, Пеле, отвечая на вопрос, какой из команд он отдает предпочтение — сборной 1958 года или 1970-го, назвал первую, несмотря на то, что и он сам, да и мы все понимаем, что за годы, их разделяющие, игра пошла дальше. Почему же он так ответил? Может быть, потому, что первая команда ему отдавала свою силу и он не мог этого не ценить, не испытывать благодарности, тогда как вторая была сильна его силой.
Со всеми этими впечатлениями я и вернулся из Мексики домой. Они не складывались в хорошо подобранный букет, который можно было преподносить письменно или устно. Из «букета» жестко высовывалась неправота нашей команды перед футболом, тот странный зигзаг, который она совершила, да так, что голова пошла кругом.
Журналист в любых условиях должен выполнять свои обязанности. И все же, хочешь того или нет, дает о себе знать уровень, на котором работаешь. Не могу представить себя футбольным обозревателем в Люксембурге, на Мальте или Кипре. Для самоуважения, чтобы знать, что имеешь право судить о матчах мирового значения не отвлеченно, не сбоку, а сопоставляя и сравнивая их с теми, которые идут на своих стадионах, испытываешь необходимость, чтобы футбол, который ты представляешь, был представительным.
Не по душе мне, когда в прессе малейшая неудача своих команд сопровождается жалостливыми «к сожалению» и «увы». Это слезинки для приличия, чтобы показать преданность. Они не выручают, пустое дело «ахи» и «охи», всплеск растерянных, слабых рук. Неудача для нас звонок к началу работы.
Осенью 1986 года киевское «Динамо» в розыгрыше Кубка чемпионов переиграло «Селтик» из Шотландии, а год спустя в том же турнире уступило «Глазго Рейнджерсу», клубу из той же страны и такого же класса. В первом случае все подавалось как должное, а во втором — растерянное «к сожалению». Но за год киевское «Динамо» пошло на снижение, это и должно было стать предметом репортерских исследований и забот.
Как не сочувствовать своим футболистам, знакомым, близким, как за них не болеть! Но для журналистов чистой воды любительство поддаться сожалениям и отвернуться от смысла происшедшего. Иногда хочется пойти на стадион просто поболеть за какую- нибудь команду, как в юные годы. И не получается. Видишь, что противник играет лучше, и его победу, которая, казалось бы, должна тебя огорчить, воспринимаешь как логичную, и, хотя тебе не нужно писать о матче, в голове выстраивается рецензия, ничего общего не имеющая с симпатиями, которые ощущал, едучи на стадион.
Все это я отчетливо пережил на двух следующих чемпионатах: в 1974 году в ФРГ и в 1978-м в Аргентине. Там нашей сборной не было, и мы, журналисты из Советского Союза, смахивали на туристов. Необязательность давала о себе знать на каждом шагу.
В Англии, где наша сборная вышла в полуфинал и потом играла в матче за третье место, советским журналистам отвели на «Уэмбли» лучшие места — в первом ряду ложи прессы, за шикарными широкими пюпитрами, с великолепным обзором. Так полагалось, и мы, как аристократы, пользовались всеми своими преимуществами. В ФРГ и Аргентине билеты мы получали не скажу что неудобные — на чемпионатах представителей прессы принимают как дорогих гостей,— но все же не в центре, а левее или правее. Попросить место получше не осмелишься: по какому праву?
В Аргентине со мной произошло то, что никогда не случалось. Я передал в Москву номер телефона пресс- центра и час, когда меня вызвать. Ни в тот день, ни на следующий редакция меня не вызвала, и я два дня промаялся с исписанными листочками. Ко мне то и дело подходили здороваться иностранные коллеги, знакомые по прошлым чемпионатам, и, как принято для начала разговора, протягивали сигаретные пачки. Я отказывался, пять лет как бросил курить. О своем злоключении помалкивал, не хотелось, чтобы жалели, делал вид, что посиживаю вроде бы от нечего делать, кого-то жду. В конце второго дня напрасных ожиданий из очередной протянутой пачки сигаретку я вытащил дрогнувшей рукой. А потом, чтобы не побираться, пошел и купил пачку. Нам не жизнь без связи, как разведчикам. В конце концов разговор с редакцией состоялся, все наладилось. Если бы на чемпионате играла наша команда, происшествие признали бы чрезвычайным. А тут ни работники редакции, ни я сам никакого дознания не производили, эко дело, газета смогла обойтись и без корреспонденции из Аргентины: наши там не играют.
