За Волгой земли для нас не было. Записки снайпера - Зайцев Василий Григорьевич (лучшие книги без регистрации txt) 📗

Белые и синие полоски флотской тельняшки издавна считаются символом мужества и отваги. Человек в тельняшке заметен далеко. Он не затеряется ни в волнах штормового моря, ни в людском круговороте. Конечно, тельняшка — это лишь внешний признак. Но попробуйте хоть раз надеть ее на себя — сразу появится желание расправить плечи. На твоей груди — синие, под цвет океанской волны, полоски, между ними белизна пенистых штормовых гребней — и все это оживает, движется… Море на груди!

Тельняшка оттеняет твои мускулы, делает их рельефными, и если ты не «стручок», не хилый духом, тебе непременно захочется проверить себя на каком-нибудь трудном деле. А потом еще и еще… Так и закаляется человек. Вот почему не напрасно говорят, что люди в тельняшках не знают страха, презирают смерть и врага о пощаде не просят.

Тельняшка, тельняшка… Мне выпало счастье породниться с нею осенью тридцать седьмого года во Владивостоке, куда я прибыл вместе со своими земляками-комсомольцами с Урала для службы на Тихоокеанском флоте. Целых пять лет я с гордостью носил тельняшку, готовил себя для сражений в океанских просторах… А воевать довелось на суше. Но и там я, конечно, не мог расстаться с тельняшкой, она по-прежнему помогала мне, только ее синие и белые полоски теперь уже были спрятаны под гимнастеркой пехотинца…

Проще говоря, в сентябре сорок второго года мне и моим товарищам по флоту пришлось расстаться с морской формой: мы стали пехотинцами — бойцами 284-й стрелковой дивизии.

Был моряком, стал солдатом стрелковой части, расположенной в одном уральском городе. И память уносит меня к далеким берегам Тихого океана, где я прослужил пять лет. Вспомнился Владивосток таким, каким увидел его впервые.

Эшелон с новобранцами пришел к станции Владивосток под утро 3 февраля 1937 года. Темнота отступала медленно, воздух редел, все яснее вырисовывались пригородные строения. Мы с радостью оставляли свои прокуренные вагоны-теплушки. Шли по мостовой по два человека. Когда поднялись на гору, то увидали море, покрытое серым панцирем льда.

— А где же морские волны?..

— Разговорчики в строю! — прервал меня старшина.

Прошли несколько кварталов и оказались перед красными воротами, над которыми красовалась надпись: «Гарнизонная баня». Букву «Б» кто-то залепил грязью, и мы читали «Гарнизонная аня».

Вошли во двор. Перед нами, заскрипев тормозами, остановился грузовик. Рядом с водителем сидел рыжий матрос в бушлате. Он рывком отбросил дверь кабины, встал на широкую подножку, большими синими глазами начальственно окинул новобранцев, сдвинул на затылок бескозырку с длинными лентами, как бы говоря: вот я какой. Тут же состоялся весьма привычный разговор.

— Здорово ли приехали, салажатки?

— Благодарствуем. Как бы в дороге ни барахтались да ни скреблись, но до Владивостока добрались.

— Молодцы, видать, хорошими будете моряками.

— Отколева тебе знать, какими мы будем моряками?

— Отколева, отколева, — передразнил матрос. — Складно отвечаешь, да глупо. Ну ничего, пару раз на губе посидишь, тогда быстро поумнеешь.

— А что такое губа?

— Матросский курорт. Направляют туда по выбору. Я по знакомству могу тебе устроить суток пять для начала.

— С кем имеем честь вести речь?

Матрос сделал удивленное лицо, глаза округлились, стали еще больше, и он спросил меня:

— Вы ехали через Хабаровск и разве на подступах к Владивостоку вам не сказали, что все ваше грязное гражданское обмундирование поступает хозбатлеру Николаю Куропию. Николай Куропий — это я…

Мы внимательно слушали матроса-балагура и по своей гражданской неосмотрительности шутили с ним на равных.

— Ну хорошо, это не ваша вина, за эту оплошность я вздую начальника Хабаровского вокзала. А сейчас вам придется немного поработать.

Он провел нас в баню и скомандовал:

— Раздевайтесь до маминого белья…

Прошло несколько минут, и мы, уральцы-земляки, уже не узнавали друг друга. Узелки с нашими костюмами, обувью и рубахами увез Николай Куропий, и вместо него здесь появился старшина, который назвал себя:

— Ильин Василий Георгиевич, — и, помолчав, пояснил: — Без тельняшки нет матроса. Сейчас вы получите их. Но чтобы тельняшка припала к вашему телу надолго, навсегда, необходимо хорошо мыться, остричь мохнатые головы. Чистоплотность — залог здоровья и матросской силы…

Мои товарищи в одном «мамином белье» получили, машинки, стригут друг другу головы. Вот и мой чуб повалился клочками волос под ноги. На душе стало грустновато: прощай, чубастая юность…

Кругом шумела вода, пыхтели, кряхтели намыленные здоровенные парни. Таза у меня не было, мочалки тоже не досталось. Ходил я между скамейками, как оглохший. Все кричат, плескаются, радуются, как дети. Только одному мне невесело. Походил-походил, потом сел на угол скамейки и решил немного подождать, пусть, думаю, схлынет основная масса народа, а потом и я помоюсь. Долго засиживаться мне не пришлось: около меня уселся с огромным тазом голый костлявый парень. Тело его было сухое, бугристое, как скрученное из каната.

— А ну-ка, давай, приятель, помоемся вместе.

Я поднял голову и снова увидел добрые, черные глаза старшины Ильина. Я обрадовался:

— Как хорошо, что вы оказались около меня. Это нас сводит судьба.

— Может быть, и судьба, только я смотрю, сидишь ты один, а у меня нет напарника, вот я и подсел к тебе. Ты мой себе голову, а я буду мылить и мыть свои телеса, а потом сделаем наоборот.

После парной и душа он же — старшина Василий Ильин — вручил мне тельняшку, даже помог мне надеть ее. И будто в самом деле она прикипела к моему чисто вымытому горячему телу. Синие и белые полоски! Как внушительно подчеркивают они в тебе ощущение собственной силы. Пусть бушует море на твоей груди — выдержу, выстою.

Это ощущение не покидало меня ни в первый, ни во второй год службы на флоте. Наоборот, чем дольше живешь в тельняшке, тем роднее она тебе становится, порой кажется, ты родился в ней и готов благодарить за это родную мать. Да, действительно, как сказал старшина Ильин: «Нет матроса без тельняшки». Она все время зовет тебя к испытанию собственной силы.