Эхо фронтовых радиограмм (Воспоминания защитника Ленинграда) - Головко Василий Афанасьевич
Размашистыми шагами я упорно отмерял километр за километром, благо эстонская дорога была утыкана километровыми бетонными столбиками. Глядя на часы, старался за час отшагать пять километров, дабы за десять часов добраться до назначенного места.
Уже пройдено больше половины, сухого пайка нет и живот подтянуло, сильно хотелось поесть.
Воспоминание о пище отозвалось в желудке сосущим и требовательным сигналом. Отмахал не менее тридцати километров, а дорога как была пустынно-вымершей, такой и осталась. Хутора, мимо которых проходил, тоже не подавали признаков жизни. Лишь в одном дворе заметил пожилую женщину, кормившую с крыльца двух огненно рыжих петушков. Увидев солдата, старая эстонка насторожилась. Но я как можно дружелюбное улыбнулся ей, поздоровался с поклоном и спросил, не угостит ли хозяйка в честь праздника Пасхи кружкой молока. Женщина по-русски говорить не умела, но поняла меня и пригласила в дом. Достала из печи пирог и досадливо покачала головой — еще не испекся.
— В животе допечется! — продолжая улыбаться, сказал я.
Хозяйка пожала плечами, дескать, мне не жалко, но чтобы потом не было претензий. И молока налила в большую глиняную кружку. Во время трапезы я услышал гул автомобильного мотора и мгновенно выскочил из дома, убежденный, что пропустил свою единственную удачу с попуткой. Но старая полуторка шла в противоположную сторону, в Пярну, и на душе стало спокойно. Подарив эстонке валившуюся в кармане коробку спичек, я поблагодарил за угощение и пошагал дальше. Короткий отдых лишь четче проявил накопившуюся усталость, но мысль, что осталось уже меньше, чем пройдено, придавала силы.
Вход в землянку, которую обжили связистки пункта, дверей не имел, был завешен камуфлированной брезентовой тканью от немецкой палатки. Как только я дотронулся до нее, сразу забеспокоился, что-то заколыхалось в горле, стеснило в груди — не продохнуть. Боже! Как я заволновался… Позади 50 километров!
Конечно, меня ждали и волновались. Здесь никто не мог подумать, что не будет попутной автомашины и мне придется весь путь преодолеть пешком. Когда же я сообщил, что протопал пешком — удивлению не было границ!
Поужинали, выпили понемногу, перекинулись с обитателями точки новостями, Я сообщил, что завтра, в понедельник к вечеру я должен быть в роте. Народ засуетился, отвели нам с Валей за дощатой перегородкой место для ночлега.
Утром ноги гудели, но надо было отправляться в путь. Попутного транспорта снова не было, но и ждать у моря погоды некогда, служба есть служба, снова начал отсчитывать километры. Практически, если не считать эстонца с телегой и лошадью, который подвез километров пять, весь обратный путь снова преодолел пешком.
В роту вернулся поздно, за полночь. Ребята уже спали, доложил помкомвзвода о прибытии и завалился спать.
Уже в 70-е годы я как-то рассказал этот эпизод сто километрового похода своей жене Татьяне. Она обронила только короткую фразу: «Да, вот это любовь!».
Наш роман с Валей продолжался довольно длительное время. Редко, но она приезжала в Пярну, и эти встречи были радостными и счастливыми. В одноэтажном доме был большой зал, здесь был оборудован учебный класс для радиовзвода, где мы тренировались по своей специальности, повышали квалификацию. Наиболее опытные радисты сдали экзамены на 2-й класс, получил это звание и я. Для этого надо было передавать и принимать свободно 17 групп в минуту (по 5 знаков в группе, т. е, 85 знаков в минуту).
Во дворе этого дома находились различные хозяйственные постройки, в том числе домик-кладовка. Кто-то облюбовал этот «хитрый» домик для любовных встреч. Здесь было довольно уютно. Низкий потолок из вагонки, маленькое оконце, чистые бревенчатые стены, широкие полати, столик, скамейка. Ключ от «хитрого» домика передавался из рук в руки по мере потребности им воспользоваться. «Тайна» этого домика держалась строго, командиры о нем не знали.
По приезде Валентины в Пярну наши встречи тоже проходили в «хитром» доме. Трудно сказать, как все сложилось бы в будущем, но вскоре произошел случай, который предрешил наш разрыв.
Я вечером заступил на пост у склада техники. Он находился во дворе дома, в котором проживал заместитель командира роты связи старший лейтенант Михеев. Ординарцем у него был старший сержант Хворов. Окна квартиры Михеева выходили на улицу и во двор.
Прохаживаясь с автоматом на плече по двору, я случайно услышал через окна квартиры Михеева женский смех, показавшийся мне знакомым. Подойдя ближе к окну, стал вслушиваться, неожиданно узнал свою Валю. К этому времени она вернулась с точки и находилась в своем взводе в Пярну. Девушки-связистки по наряду ходили на занимаемые офицерами квартиры и производили уборки. Услышав голос Вали из квартиры Михеева, я не нашел поначалу ничего подозрительного: в квартире беседовали трое — Михеев, Хворов, Валя. Проходило время, а Валя не выходила. Вскоре я услышал похрапывание спящего Хворова. К этому времени за плотной шторой погас свет. Вышел на улицу, два окна Михеева освещались. Мысленно определил: Xворов задремал в своей комнате, а Михеев с Валей находятся в большой комнате, окнами выходящей на улицу. Вскоре погас свет, и как огненная стрела пронзила догадка. В таком состоянии человек может натворить непоправимое. Первой мыслью было: дать очередь из автомата по окнам. Метнулся во двор — храп Хворова продолжался, он спал. Все же, видимо, разум взял верх. Подобрав с земли увесистый камень величиной с кулак, я с силой швырнул его в уличное окно Михеева! Сразу как-то отлегло на сердце, и я вернулся во двор на свое место постового.
Через минуту-две дверь распахнулась и во двор выбежала Валя. Я подскочил к ней, она в испуге остолбенела, что-то стала лепетать.
— Поговорим завтра, — промолвил я и отпустил руку, она быстро убежала во взвод.
Еще через некоторое время на крыльце появился Михеев. Я стоял у склада, невдалеке.
— Кто на посту? — спросил он.
— Сержант Головко, — ответил я.
— По-ня-тно, — с растяжкой промолвил Михеев и ушел к себе.
В полночь меня сменил другой часовой, а я вернулся в радиовзвод. Интересная деталь: я никому не сказал о камне, брошенном в окно, Михеев, видимо, тоже не стал раздувать ночной инцидент, и для меня эта хулиганская выходка закончилась без последствий.
Валентина всячески оправдывалась, говорила, что Михеев пытался, но ничего между ними не было. А после того, как раздался треск стекла в окне и в комнату упал увесистый камень, он и вовсе отпустил ее восвояси.
Но с этого времени в наших отношениях появилась трещина. Мы продолжали встречаться, но каждая встреча начиналась с претензий друг к другу, упреков, споров. Я стал подозрительным, наводил справки о прошлом поведении Вали. Выяснилось, что на точке, где она долгое время находилась, к ней часто приходил какой-то пограничник. Она отрицала всякую связь с ним, но мои подозрения не рассеялись. Во всяком случае, серьезных намерений в отношении Валентины у меня не появлялось.
Жизнь в Пярну была довольно веселой. Немецкие вылазки на наше побережье не вносили заметных изменений в жизнь роты связи. Продолжались дежурства на рации, в карауле, патрулирование в городе, занятия в учебном классе. В свободное время устраивали танцы прямо на асфальте улицы под окнами учебного класса, под радиолу. Приходили гражданские люди, солдаты из других частей. Вскоре была открыта городская танцевальная площадка, и мы часто посещали это веселое место.
В радиовзводе появился младший лейтенант Зайков, маленький человечек, худенький, белобрысенький. Заметен он был тем, что был пристрастен к спиртному. Вся его жизнь протекала в заботах — как выпить. При этом он не скрывал этого, находился почти всегда под шафе.
— Правда только в водке, — часто говорил он.
Кончилось это тем, что милиция поймала его вместе с одним нашим бойцом в ювелирном магазине, который они пытались ограбить. Обоих посадили в тюрьму. Однако на 1-е мая их амнистировали и вскоре Зайков исчез из нашей части.
