Записки из чемодана Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его - Серов Иван Александрович
Ну, я этого сопляка вызвал, сказал, что за эту подлость, на которую ты согласился, надо тебе набить задницу до крови». Он молчит. Спрашиваю: «Правильно?» Отвечает: «Да». Затем говорю: «Иди домой, тебе дадут хлеба, разыщи мать и больше таких дел против Родины не замышляй». С собой я прихватил пару кусков угля.
Вернувшись в Москву, я, как обычно, звонил начальнику секретариата, что прибыл. Меня вызвал Берия, там же были Меркулов, Кобулов. Я рассказал об обстановке на фронте, настроениях бойцов и командиров. И в конце рассказал случай с подростками-диверсантами и о костре. Затем взял замотанный кусок угля, развернул и положил на стол перед Берия.
Вот тут-то и начался цирк. Берия спросил: «Он разряжен?» Я говорю: «Нет, натуральный». Он вскочил и кричит: «Забери!» Кобулов отпрянул и закрыл свою физиономию блокнотом. Меркулов спокойно встал. Берия вновь крикнул: «Забери и уноси!»
Глава 5. БЕГСТВО ОТ СМЕРША. 1942 год
В записках Серова часто можно встретить уничижительные и презрительные характеристики по отношению ко многим своим коллегам и сослуживцам — генералам НКВД, НКГБ, СМЕРШа, избегавших поездок на фронт и, вообще, не отличавшихся изрядной храбростью.
В чем-чем, но в малодушии самого Серова заподозрить не поворачивается язык.
Человек решительный и жесткий, он не щадил ни других, ни себя. Не случайно именно его Сталин выбрал на роль резидента НКВД в Москве: знал, что точно не струсит и не сбежит…
1942-й — пожалуй, самый «фронтовой» год в жизни Серова. Почти беспрерывно Сталин и Берия кидают его на различные, наиболее тяжелые участки театра военных действий. Несколько раз он попадает в окружение. Многократно находится на волосок от смерти. В боях получает тяжелую контузию.
Серов был в знаменитом крымском котле, когда весной 1942-го армия генерала Манштейна наголову разгромила Крымский фронт. Только чудом, под огнем, через море, ему удалось вырваться к своим.
Летом 1942-го — он в осажденном Сталинграде, железной рукой наводит порядок в войсках и городе.
С осени — снова на передовой, в горах Кавказа. Здесь ему очень пригодится прежний армейский опыт: он лично руководит обороной горных перевалов, нередко заменяя погибших в бою командиров. Во многом именно его усилиями был спасен от сдачи Владикавказ.
За мужество и героизм Серов вскоре будет награжден вторым орденом Ленина.
И борьба с бандподпольем и диверсантами на Северном Кавказе — Осетия, Карачаево-Черкессия, Чечено-Ингушетия — это тоже важнейший этап его службы, продолжавшийся вплоть до конца 1942 года.
Видимо, со своими обязанностями Серов справляется успешно, раз Сталин даже предлагает ему возглавить военную контрразведку страны: будущий СМЕРШ…
Крымский котел
В марте 1942 года немец повел наступление в Крыму. Меня послал туда т. Сталин с тем, чтобы я ознакомился с обстановкой на Крымском фронте и посмотрел готовность Кубани к оборонительным действиям, где уже Ставкой Верховного Главнокомандования был замещен Северо-Кавказский фронт (второе направление), а командующим был назначен т. Буденный (несколько позже), а сейчас Буденный из Темрюка «руководил» войсками Крымского фронта [109]…
Когда я прилетел в Крым, там фронтом командовал безвольный генерал-лейтенант Козлов*, который полностью подчинился нахалу — члену Военного совета Мехлису.
Конечно, Козлову было трудно сопротивляться, так как Мехлис занимал следующие должности: зам. министра обороны, начальник Главного политуправления, министр госконтроля, член ГОКО и член Военного совета фронта. Поэтому, что Мехлис говорил, то Козлов и делал, а не командовал.
Я прилетел в Краснодар в апреле месяце 1942 года. До Керчи, где стоял штаб фронта (в катакомбах, образовавшихся от выработки каменных солей, на глубине 30–40 метров), надо было добираться автомашиной до Темрюка, а там через пролив катером или, как мне сказал в то время полковник Грачев*, который командовал в Москве авиадивизией «особого назначения», можно «на бреющем» проскочить и сесть возле штаба фронта. Я ему показал удостоверение свое члена ВС ВВС, и он, откозыряв, пошел готовить самолет…
Все шло хорошо. Когда зашли над Керченским проливом, появилось какое-то неприятное чувство. Я подумал, если подобьют над водой, тут уж не спастись. Только пролетели половину пролива, я увидел, что на берегу рвутся бомбы. Показал Грачеву. Он с недоумением смотрел, но не мог сообразить, в чем дело. Я тогда стал смотреть по сторонам и вверх и увидел на развороте в 3–4 км «раму» — так звали мы немецкие бомбардировщики Фокке-Вульф.
Показал Грачеву, он заволновался и говорит: «Давайте, товарищ генерал, назад». Я ему говорю, что если пойдем назад, то он обязательно пристроится и собьет. Грачев согласился. И тут же решили, что, пока идет бомбежка аэродрома, мы будем крутиться возле него. Как только увидим, что на земле взрывы прекратились, сразу идем на посадку.
Потом я говорю Грачеву, это не годится, так как, не осмотрев площадки, мы можем попасть в воронку и погибнем. Грачев согласился и сказал: «Я на бреющем покручусь и рассмотрю все воронки». Я добавил: «Только не выходить за зону аэродрома, так как наши же зенитки и собьют».
Пока рассуждали, мы уже крутились. Затем увидели, что взрывов больше не было, и Грачев ринулся вдоль аэродрома. Он увидел одну воронку, а я справа вторую.
Резко развернув самолет, он пошел на посадку и успел мне сказать, как только остановились: «Вы выскакивайте, а я разворачиваюсь и в Краснодар». Пришлось так и сделать. Так я оказался на аэродроме в Керчи.
Грачев забил мне все глаза пылью на развороте и улетел. Я дошел до деревьев, которые росли на краю аэродрома, и вновь немцы начали бомбить аэродром. Достаточно нам было задержаться на 5 минут, и неизвестно, что было бы дальше.
Уже с наступлением темноты немцы закончили бомбить. Я добрался до г. Керчи, где меня с удовольствием встретил генерал-лейтенант Каранадзе*, очень приятный человек и хороший работник.
До темноты мы сидели с ним и горевали, что так плохо получается. Затем, созвонившись с Мехлисом, который находился на передовом командном пункте, поехали к нему.
Всю ночь мы блуждали, так как немец хозяйничал и шоферы боялись зажигать фары, так как и ночью штурмовики били, даже по отдельным машинам. 25 километров мы ехали часа четыре. Остановились у особистов.
Я поспал два часа и в 7 часов утра зашел к Мехлису. Поговорив с ним минут 40–50, я убедился, что этот глупец воображает себя полководцем. Условились, что будем часто встречаться. Он спросил у меня, зачем я приехал, на что я сказал, что здесь, на фронте, четыре пограничных полка полнокровных, так вот я с ними буду и помогу им.
Как и положено артисту, он не преминул при мне «продемонстрировать» свою честность министра госконтроля. При нас вошла девушка и сказала, что завтрак готов.
Мехлис не удержался и спросил: «Что на завтрак?» Та ответила: «Жареная курица». На фронте курица?! Вопрос: «Что, это всем положено?» Девушка смутилась и замолчала. Мехлис: «Если не положено всем, и я есть не буду». Вот в этом весь Мехлис [110].
Когда мы в тот же день вернулись в Керчь и переночевали, утром я услышал интенсивную бомбежку города, быстро выехал за город и наблюдал с высоты, как смело немцы бомбили.
Пока я стоял пару часов, ко мне на высоту поднялся зам. командующего фронтом. Я поинтересовался: «Как обстановка на фронте?» — он ответил: «Штаб фронта спешно перемещается в катакомбы». Я спросил: «Почему?» — «А потому, что немцы, а точнее румынская дивизия, прорвала фронт 21-й стрелковой дивизии (грузинской), те начали отступать, и фронт покатился назад».
И действительно, когда я поехал в сторону фронта, то видел отходящие наши части, довольно неорганизованно. А вечером я уже на КП командующего одного из армии наблюдал сцену, как Мехлис разносил командующего, называя его предателем, изменником и т. д. Тот растерялся.
