Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гесса - Гесс Рудольф (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
О безумии эвакуации КЛ я уже неоднократно писал. Но сцены, которые я при этом видел, которые были вызваны этим приказом об эвакуации [150], впечатлили меня так сильно, что я их никогда не забуду.
Когда Поль при эвакуации Освенцима уже не получил от Байера [151] доклад, он погнал меня в Силезию, чтобы я разобрался на месте. Сначала я нашёл Байера в Гросс-Розене [152], там он собирался готовить приём. Где бродит его лагерь, он не знал. Из-за наступления русских на юге изначальный план полетел к чёрту. Я тотчас же поехал дальше, чтобы успеть в Освенцим и уничтожить там всё важное, о чём получил приказ. Но я успел добраться только до Одера вблизи Ратибора. По другому берегу уже разъезжали передовые танковые части русских. На всех шоссе и дорогах Верхней Силезии западнее Одера теперь я видел только колонны заключённых, в муках шедших по глубокому снегу. Унтерфюреры, которые конвоировали это шествие трупов, обычно вообще не знали, куда они должны идти. Им была известна только конечная цель — Гросс-Розен. Но как они туда доберутся, для всех оставалось загадкой. Они по собственной инициативе реквизировали в деревнях продукты, на несколько часов делали там привал, а затем шли дальше. О том, чтобы переночевать в сараях или в школах, не могло быть и речи, всё было забито беженцами. Этот путь страданий было легко определить, через каждые двести метров на нем лежал обессилевший или застреленный заключённый. Все встречавшиеся мне колонны я направлял на запад, в Судеты, чтобы они не оказались в забитом до отказа мешке у Нейсе. Всем начальникам таких колонн я строжайше запретил пристреливать заключённых, уже не способных идти. Их они должны были сдавать фольксштурму в деревнях. В первую ночь на дороге у Леобшутца я стал постоянно встречать застреленных заключённых. Из их ран ещё текла кровь, то есть убиты они были совсем недавно. Когда я вышел из машины возле очередного убитого, до меня донёсся прозвучавший совсем рядом пистолетный выстрел. Я побежал на этот выстрел и увидел солдата возле остановленного мотоцикла. Тут же у дерева оседал пристреленный заключённый. Я закричал на солдата: как он смеет так обращаться с заключёнными! Он нагло засмеялся мне в лицо и спросил, что я, собственно, хотел ему сказать. Я достал пистолет и тут же расстрелял его. Он был фельдфебелем люфтваффе.
Снова и снова я встречал офицеров из Освенцима, которые подъезжали на каких-нибудь машинах. Я оставлял их на перекрёстках, чтобы собирать и отправлять на запад, по возможности железной дорогой, эти блуждающие колонны заключённых. Я видел загруженные открытые вагоны для перевозки угля, совершенно замерзших, не получавших питания — где-нибудь на запасных путях, на дистанциях. Проходили группы заключённых без какой-либо охраны, которые отбились от колонн или просто были покинуты конвоем. Они тоже спокойно шли на запад. Встретил я и команду английских военнопленных без всякого сопровождения. Они ни в коем случае не хотели попасть в руки русских. Я видел эсэсовцев и заключённых, сидевших на корточках в вагонах для беженцев, видел колонны из строительного и сельскохозяйственного управлений. Никто не знал, куда он должен идти. Каждому была известна только конечная цель — Гросс-Розен.
В это время лежал глубокий снег и держался сильный холод. Дороги были забиты колоннами вермахта, обозами беженцев. Из-за того, что машины заносило, постоянно случались аварии. На обочинах лежали трупы не только заключённых, но и беженцев, женщин и детей. На выезде из одной деревни я видел женщину, которая сидела на пне, баюкала ребёнка и пела. Ребёнок давно был мёртв, а женщина обезумела. Множество женщин с доверху нагруженными детскими колясками изнемогая, брели по снегу. Только бы подальше отсюда, только бы не оказаться у русских в руках. В Гросс-Розене всё было переполнено. Но Шмаузер [153] тоже приготовился к эвакуации. Я поехал в Бреслау, чтобы рассказать ему об увиденном и склонить его к отмене эвакуации Гросс-Розена. Он показал мне телеграмму РФСС: ни один здоровый заключённый не мог быть оставлен в его лагере, и Шмаузер назначался ответственным за выполнение этого приказа. На вокзале Гросс-Розен прибывающие транспорты тут же отправляли дальше. Лишь немногие из них могли получить питание. Гросс-Розен сам больше ничего не имел. В открытых вагонах мёртвые эсэсовцы мирно лежали среди мёртвых заключённых. Живые сидели там же и ели свои куски хлеба. Страшные картины, которых можно было бы избежать. Я был свидетелем эвакуации Заксенхаузена и Равенсбрюка. Те же зрелища. К счастью, уже стало теплее и суше и колонны могли ночевать под открытым небом. Но питания не получали по два, а то и по три дня. Помогал Красный Крест, раздавая подарки. Добыть в деревнях, через которые уже неделями шли потоки беженцев, ничего было нельзя. Ко всему добавилась постоянная опасность от штурмовой авиации, которая не упускала из виду ни одной дороги.
До последнего момента я делал всё, чтобы внести порядок в этот хаос. Но всё было напрасно. Мы сами должны были бежать. С конца 1944 моя семья жила неподалёку от Равенсбрюка. Таким образом я смог забрать её, когда Инспекция КЛ «бежала». Сначала мы отправились на север, на Дарс [154], черед два дня дальше, в Шлезвиг-Гольштейн. Всегда согласно приказу РФСС. Что мы вообще должны были при нём делать, что мы должны были исполнять на службе, нам не было ясно. Я ещё взял по опеку жену Айке с дочерью и детьми, которые не должны были попасть в руки врагу. Это бегство было ужасно: ночью, без света, по забитым дорогам, с постоянным страхом за оставшихся в машине — ведь я был ответственным за всю колонну. Глюкс и Маурер ехали другим путём через Варнемюнде. В Ростоке у нас застряли два больших грузовика со всей радиоаппаратурой. Они сломались, а когда поломки устранили, противотанковые заграждения закрыли и они оказались в западне.
Днём приходилось бегать из одного перелеска в другой, потому что штурмовики всё время обстреливали этот главный путь отступления. В Висмаре сам Кейтель стоял на дороге и высматривал дезертиров.
По дороге, в одной крестьянской усадьбе мы услышали, что фюрер мёртв. Когда мы об этом узнали, моя жена и я одновременно подумали одно и то же: теперь должны уходить и мы! Вместе с фюрером погиб и наш мир. Имело ли для нас смысл жить дальше? Нас будут преследовать, нас будут везде искать. Мы хотели принять яд. Я приготовил его для жены, чтобы она в случае внезапного прорыва русских приняла его вместе с детьми и не попалась им в руки. И всё же мы не сделали этого ради детей. Для них мы должны были встретить неизбежно грядущее. Но лучше бы мы этого не делали. Позднее я всегда об этого постоянно жалел. Мы, прежде всего моя жена и дети, были бы избавлены от многого. И что им предстоит испытать ещё? Мы были связаны и скованы с тем миром — нам следовало вместе с ним и погибнуть.
Госпожа Томсен, наша освенцимская учительница, после бегства жила у своей матери в Санкт-Михелисдонне, что в Гольштейне. Туда я и отправил свою семью. Куда денемся мы, Инспекция КЛ, я в тот момент ещё не знал. Своего старшего сына я взял с собой. Он хотел остаться при мне, потому что мы ещё надеялись на сражение — в последний час, ради последнего не оккупированного клочка Германии.
