Братья Дуровы - Таланов Александр Викторович (бесплатные серии книг txt) 📗

Путевой альбом завершает статья М. Горького, посвященная клоуну-сатирику Анатолию Дурову. В ней проникновенные слова: «В отравленный источник печали он влил каплю, одну только каплю живой воды — смеха и сделал его целебным, дающим силу и жизнь. Здесь не было ни волшебства, ни ловкости рук: он просто взял человека современности, угрюмого, мрачного, — и из темного угла печальных воспоминаний вывел его под брызжущие лучи солнца смеха…

Не сердитесь же, не гневайтесь на того, кто показал вам „мир кверху ногами“, кто заставил вас взглянуть в кривое зеркало жизни — и испугаться отразившихся в ней искривленных, обезображенных черт своего собственного лица.

Всю жизнь прожить в толпе и для толпы — и не слиться с ней, не потерять „своего лица“, не заразиться ее низменными инстинктами— это большая заслуга артиста…»

Уголок на Божедомке

Садовое кольцо — надежный зеленый щит Москвы. Старые липы аллеями и полукружиями тянутся на несколько верст. У Самотечной улицы в их лиственный поток вливаются бульвары — Екатерининский и Цветной. Екатерининский бульвар соседствует с обширным парком, который окружают сады, сады, сады, сливающиеся с Марьиной рощей.

Тихая улочка Божедомка. Владимир Леонидович Дуров выбрал это место как самое близкое к природе, следовательно, наиболее подходящее для четвероногих и крылатых друзей.

Давно нет в живых старых любимцев: собаки Битки, свиньи Чутки, гуся Сократа. После них было много других дрессированных животных и птиц, и понятливых, и талантливых, однако первых верных помощников никогда не забыть. Ныне они могли бы спокойно доживать век в Уголке. Так называет Владимир Леонидович свой дом, не только потому, что построил его на углу улиц, но и оттого, что это заветный Уголок, о котором он мечтал давно, с тех пор как занялся дрессировкой.

Кого только нет среди обитателей Уголка. У входа из-за занавеса желтыми немигающими глазами глядит неподвижно застывший филин. Мартышка со сморщенным лицом старичка протягивает волосатую руку между прутьями клетки. Красавец оцелот бегает вдоль стен загона. В бассейне плещутся морские львы. Во дворе, покачивая длинным хоботом, гуляет слон.

Кудахтанье, лай, вой, визг, писк, свист, клекот не смолкают круглые сутки. Здесь не надо часов. Животные и птицы живут строго по своему расписанию. На закате одни засыпают, другие, наоборот, начинают свою ночную жизнь. На восходе вступает новая смена.

Каждое утро Владимир Леонидович совершает обход Уголка. Но прежде обращается к кому-то в своем кабинете:

— Здравствуй, Арра!

— Прривет! — раздается откуда-то сверху пронзительный голос.

— Как здоровье?

— Хо-ррр-ошо-о-о! — откликается тот же голос.

Попугай Арра получает угощение — дольки апельсина. Клеенчатая сумка Владимира Леонидовича будто бездонная, для каждого питомца есть в ней гостинец.

Чудак Арра. Никогда не сходит со своей жердочки, думая, что все еще прикован цепью к кольцу. Цепь давно снята с его лапки, но он по-прежнему считает себя лишенным свободы. Вот сейчас кусочек вкусного апельсина упал на пол. Арра смотрит вниз, однако не решается опуститься, зря проклиная неволю.

А попугай Цезарь сидит в клетке, он прирожденный артист — отличный акробат и звукоподражатель.

— Ну-ка, покажи, что ты умеешь!

Цезаря не надо долго упрашивать. На жердочке он переворачивается, как на трапеции. Вперед — назад! Еще, еще. Кусочки апельсина приводят его в превосходное настроение, и без всяких просьб он демонстрирует свое умение. Показал, как хлопает откупориваемая бутылка, как булькает вода, плачет ребенок, мяукает кошка, лает собака. Довольный самим собой, Цезарь после каждого номера смеется совсем по-человечески: то хихикающим смешком, то раскатисто и заразительно.

У каждой птицы свой характер, склонности, талант. Попугай Жако — голова белая, грудь зеленая, крылья ярко-красные. Он молод, легкомыслен и весел, а голос у него и слух изумительны.

Владимир Леонидович вынимает из кармана куртки губную гармошку, наигрывает простую детскую песенку, усложняя мелодию замысловатой фиоритурой. Жако вторит человеческим голосом, точно исполняя все ноты, каждый музыкальный нюанс.

Обучить попугаев, вернее развить заложенные в них природой способности, Владимиру Леонидовичу не составило большого труда. Скорее это для него отдых, развлечение после действительно сложных, серьезных занятий, которые он упорно и сосредоточенно ведет с другими своими питомцами.

Показ дрессированных животных и птиц занимает теперь почти всю программу клоуна Владимира Дурова. Сатира в его выступлениях отступила на второй план. Причины серьезные — цензура свирепствует, как никогда прежде. То, что еще недавно рисковали проделывать на арене братья Дуровы и за что им в худшем случае грозила высылка или арест, теперь вовсе немыслимо.

Цензура душит малейшее проявление общественной мысли. Газеты все чаще выходят с белыми полосами — следами вымарок, сделанных руками неумолимых ревнителей политической благонамеренности. Реакционные круги ведут наступление и на передовое искусство. Даже Художественный театр вынужден отступать от высоких идейных позиций и включать в репертуар пьесы мнимой проблемности и сомнительного вкуса. Что же тогда говорить о цирках, программы которых заполняются чемпионатами борцов, азартными лотереями и пустой клоунской буффонадой.

Дерзкие сатирики Дуровы в создавшейся обстановке становятся вовсе опасными, подвергаются теперь жестоким нападкам.

Вот, например, «кондуит» Владимира Дурова за сравнительно короткое время:

«Если он, дворянин Владимир Дуров, вновь позволит себе какие-либо неприличные выходки и неуместные шутки во время представления, то немедленно опять будет выслан из Одессы административным порядком. Градоначальник генерал-лейтенант Зеленый».

«За вредные в интересах государственного порядка и общественного спокойствия действия г. Дурову запрещается жительство в г. Харькове».

«За оскорбление во время представления нескольких лиц клоун Дуров, не желавший выехать из Кавказа, подвергается трехмесячному заключению».

«Удостоверяю, что Владимир Дуров был выслан из моего цирка в 1907 году администрацией из Ялты. Подпись — А. А. Никитин».

Науськиваемая сверху, желтая пресса также обрушилась на братьев Дуровых.

Как всегда в таких случаях, удар был нанесен исподтишка, отнюдь не с принципиальных позиций критики творчества. Столичный журнал «У рампы» напечатал заметку, в которой говорилось: «Дуровы подвизаются в Петербурге, один в „Модерне“, второй у Чинизелли и объявляют себя заслуженными артистами. Интересно, какая инстанция, какое учреждение раздает такие звания цирковым клоунам, хотя бы и талантливым?

До сих пор звание заслуженного артиста могло быть присвоено только тем, кто с честью украшал императорские театры не менее десяти лет. Но в применении к цирковым клоунам и дрессировщикам зверей это звучит фарсом!»

Как реагировали Дуровы на грубый, оскорбительный выпад? На первый взгляд может показаться странным, что они, обычно столь смелые в своих выступлениях на арене, на этот раз растерялись, не сумели дать достойного ответа своим злопыхателям. Сказалась ли тут их разобщенность, или с возрастом они стали не так дерзновенны и слишком ранимы? Так или иначе, они не ответили на удар ударом, как поступили бы в прежние времена, и каждый укрылся в свою скорлупу. Дом-музей в Воронеже и Уголок на Божедомке в Москве стали для них прибежищем, где они могли свободно отдаваться любимому делу, исполнять заветные желания, и мечты.

Даже внешний архитектурный стиль, а тем более назначение обоих домов ярко отразили характеры и склонности братьев Дуровых. Необузданная фантазия, бурный темперамент и разбросанность младшего брата, пытливость, сосредоточенность и систематичность старшего нашли здесь свое конкретное воплощение и, как никогда раньше, подчеркнули различие их индивидуальностей.