Мне – 65 - Никитин Юрий Александрович (список книг txt) 📗
Эти ЭВМ занимали целые этажи, а то помещение, где вводились команды, называлось залом машинных расчетов или просто машинным залом. Для того чтобы произвести некий сложный расчет, программисты в течении трех-четырех месяцев формулировали задачу.
Так как при социализме у нас все привыкли тащить с производства: с заводов – доски, кирпичи, листовое железо и прочее-прочее, то из институтов тащили хотя бы карандаши. Так вот теперь начали тащить и перфокарты, на которых путем пробивания дырочек программируется задание для этой самой ЭВМ. Очень удобные карточки, кстати, у меня самого их был почти ящик, друзья приволокли в подарок. На этих плотных глянцевых картонках удобно записывать мудрые мысли – я к тому времени был уже писателем, ими удобно закладывать книги, на них записывал фантастические идеи для будущих произведений.
Кроме того, люди старшего поколения хорошо помнят бесконечные километры перфолент, похожие на увеличенные фото или кинопленки с их неизменными дырочками по краям, чтобы можно было цеплять зубчиками и протаскивать, наматывать.
Это в реале, а в быту мы лихо называли эти ЭВМ компьютерами, так это назвал великий Норберт Винер, наш бог тех времен… кто-нибудь знает, кто это? Да, шоуменов и «Тату» вы знаете, уверен… и эти компьютеры так же лихо использовали в фантастике.
Правда, будучи реалистом в фантастике, я никогда не использовал роботов, как, к примеру, и всевозможные «машины времени».
«При мне» – интересное словосочетание, как будто сейчас не «при мне», но так говорят, и я говорю, так вот при мне жили большими семьями в три поколения. Это был один мир со своим определенным мировоззрением, взглядами, привычками, обычаями.
Но при мне же и началось расселение в хрущевки, что привело к переходу в другой мир, абсолютно новый, с другими законами и другой моралью. Нам почему-то кажется, что другой мир должен быть если не инопланетным, то чем-то очень уж необычным, его сразу будет видно, что он чужой, другой. И наступить должен внезапно, это как дубиной по голове, а вот такое плавное перетекание происходит незаметно и как бы не считается.
Но в больших семьях, где бабушки и дедушки, отцы и мамы, а также их дети, это в первую очередь следование определенным традициям, за соблюдением которых ревностно следит старшее и самое старшее поколение. Но как только началось отселение молодых семей, как только они зажили отдельно, как только это стало массовым явлением – сразу же изменился мир.
Первое, что мы тогда сделали, – это порвали старые прочные связи «по крови», по клану, по племени и завязали новые уже по личным предпочтениям. Конечно, эти связи не могут быть такими же прочными, как кровные или племенные, так мы обязаны в любом случае приходить на помощь «своему», а дружба по общности интересов или симпатии рвется так же легко, как и завязывается. Но мы принимали эти условия, никто не стремился к вечной дружбе или вечным привязанностям.
Мир меняется очень быстро, мы хотели меняться вместе с ним. Мы не знали еще, что это мы его меняем так стремительно.
И это из-за нас он стал таким, что в нем не остается места ничего вечному, прочному, неизменному.
Даже не знаю, хорошо это или плохо.
Перед магазином остановился возчик, лошадь привязал к столбу, а сам поднялся по ступенькам в магазин. Я шел мимо с сыном и дочкой, они сразу закричали восторженно:
– Лошадка!.. Живая лошадка!
– Да, – подтвердил я, – лошадка.
– Папа, можно ее погладить?
– Ты не достанешь…
– А можно ей что-нибудь дать?
Я порылся в авоське, вытащил кулек с сахаром, отсыпал чуть-чуть в подставленные детские ладошки. Конь наклонил голову, принюхался, лизнул, как собака, вызвав восторженный визг. Потом начал поедать сахар, а попавшие между пальцами крупинки доставал, с шумом втягивая в себя воздух.
Дети верещали в восторге, как же – огромный живой конь, настоящий конь, а я вспоминал, что совсем недавно на этом же самом месте мы не обращали на коней внимания, а вот за проехавшей полуторкой бежали наперегонки, удивляясь техническому чуду на четырех колесах. Как же, редкость, настоящая машина. Полуторка, а потом вообще трехтонки…
А сейчас, мелькнула мысль, уже не обращаем внимание на стотонные самосвалы. Бывало, пройдет колонна «КрАЗов», «МАЗов», «КамАЗов» – никто и глазом не поведет.
А вот живая лошадь…
Построили метро, самая красивая станция, «Киевская», выходит у нас на Журавлевке. Линия протянулась из старой части города через Журавлевку в район новостройки, там вырос район численностью в шестьсот тысяч человек, нехило.
Так вот, я ехал из центральной части, дождался своей станции, вышел наверх… и расхохотался. Великолепие подземной части – просто сказочный подземный город! – резко контрастирует с тем, что наверху. Пустынная местность, кое-где частные домики, окруженные садами. Одинокая коза бродит неподалеку от входа в метро, куры гребутся в земле, яркий петух носится вокруг, распушив крылья, отгоняет прохожих.
Будучи в технике продвинутым, несмотря на гуманитарность, как сказали бы сейчас, я сам ремонтировал телевизоры, не говоря про утюги или домашнюю электропроводку.
И все время занимался фотографией. Через десяток лет с того дня, как увлекся фотографированием и начал выписывать журнал «Советское фото», где мастера делятся секретами, пришло известие, что создана суперновая технология, что позволяет делать цветные снимки!
Разумеется, я был одним из первых, кто купил пленку для цветных фотографий. С ней оказалось все то же самое, что и с черно-белой, только вместе проявителя и фиксажа еще допроявитель, остановитель и отбеливатель, а температурный режим должен соблюдаться с точностью до одного градуса.
Вода, кстати, для промывки должна быть не выше четырнадцати градусов, что вроде бы начисто отрезает возможность заниматься обработкой пленки летом. Приходилось замораживать в холодильнике лед, а потом с помощью накупленных в аптеке термометров для воды следить за температурой во всех ванночках.
С печатанием цветных снимков тот же процесс, что и с печатанием черно-белых, только в десять раз сложнее, труднее. Плюс необходимо иметь насадки из ста светофильтров, что надеваются на окуляр фотоувеличителя, да еще обязательно делать пробные снимки, чтобы подобрать необходимый цвет.
Для подбора цвета я резал один из кусков фотобумаги и подбирал на кусочках, размером чуть ли не с ноготь. Но и при такой трате почти треть бумаги приходилось расходовать только на первичную корректировку цвета. А дальше знакомый процесс, разве что тарелок уже не четыре, а десять и нельзя промедлить с переносом из одной в другую ни на секунду. И нельзя позволить температуре даже простой воды для промывки повыситься хотя бы на два градуса.
Все чаще мне снятся странные тревожащие сны, где я двигаюсь сквозь пространство… или не двигаюсь, а просто озираю просторы?.. а мимо несутся галактики, проплывают туманности… но даже галактики совсем не такие, как на фотографиях, но я знаю, что это галактики, странные и жуткие… вот нейтронные звезды, а вот системы, где можно бы внедрить жизнь… но как туда дотянуться…
Просыпался в ужасе, холодном поту, сердце колотится бешено. Все существо пронизывал ужас, я только что был чем-то непомерно огромным, всеобъемлющим, сейчас же эта нить оборвалась, и даже осознание испаряется, исчезает, и только чувство сопричастности к вселенским масштабам гаснет медленнее всего….
Отношение к пишущим фантастику в СССР было наплевательское. Это видно по какому-нибудь значимому литературному собранию. На сцене длинный стол с красной скатертью, за которым важно рассаживаются писатели. Во главе стола, ессно, самый главный: пишущий на рабочую тему. Вторым садится «сельский», ведь важная сельскохозяйственная тема уступает только гегемону, рабочему классу. Третьим садится писатель, у которого главная тема – военная. Как о подвигах в Великой Отечественной, так и произведения на тему счастливой службы солдат в современной армии. Четвертым садится автор, который пишет о детях и юношестве.
