Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами - Эдмондс Дэвид (читаемые книги читать txt) 📗
Умение Поппера сосредоточиваться было феноменальным: читая книгу или рукопись, он, по образному выражению Уоткинса, мгновенно всасывал в себя ее содержание. Скорость его работы была немыслимой. Такого понятия, как «выходной», для него не существовало: он мог читать и писать 365 дней в году, выжимая из темы все, что можно, до последней капли. Работа в Новой Зеландии над «Открытым обществом» была изнурительным марафоном: Хенни печатала вариант за вариантом, страница превращалась в десять, десять — в сто, а сто разрослись до восьмисот. Этот труд едва не уморил обоих. «Я переписал эту книгу двадцать два раза, стремясь к большей ясности и простоте, а моя жена пять раз перепечатала всю рукопись (на дряхлой пишущей машинке)». Брайан Маги вспоминает, что даже в старости Поппер часто работал ночь напролет, а утром звонил ему — измученный, но бодрый, довольный, что работа движется. Говоря о его поразительной преданности работе, Арне Петерсен предполагает, что «поначалу это была любовь к своему делу, которая затем стала образом жизни».
Но наряду с этим трудоголиком, агрессивным, властным, обидчивым, мстительным, нетерпимым и склонным к уединению, существовал совершенно другой Поппер — человек, называвший себя счастливейшим из философов.
Люди находили в этом Поппере нормальное, живое участие — то, чего не было дано Витгенштейну. Особенно чуток был он к женщинам: его знакомые, у которых возникали проблемы с мужьями, знали, к кому идти за помощью и утешением. В таких случаях Поппер становился воплощением сочувствия, всепонимающим и даже романтичным — мог, например, написать песню и посвятить женщине, с которой был дружен. В старости, когда кто-то в письме просил у него совета, он всегда находил время для ответного послания, зачастую длинного и обстоятельного. Не жалел он времени и на рекомендательные письма своим студентам, и писал их столько раз, сколько его просили. Он хорошо ладил со своими научными сотрудниками, неизменно стараясь обеспечить им достойную зарплату в университете, а тем, кто переезжал, подыскивал работу.
Этот Поппер, как бы ни был он сосредоточен на своей работе, отличался широким кругом интересов и утонченным музыкальным и литературным вкусом. В литературе он отдавал предпочтение английской классике, особенно Джейн Остин и Энтони Троллопу. Книги этих авторов он читал по многу раз, да еще и перечитывал «за компанию», чтобы разделить удовольствие с теми, кому их рекомендовал.
Этот Поппер любил приятельские посиделки и от души хохотал над вольными шутками. В числе его любимых был анекдот про министра-лейбориста по фамилии Пейлинг, обозвавшего Черчилля «шелудивым псом». Черчилль встал и ответил: «Сейчас я покажу достопочтенному господину министру, как псы поступают с заборами (pailings)».
Этот Поппер, когда ему выдавалась такая возможность, с радостью бросал привычки аскета и наслаждался застольем. Особенно ему нравилась венская кухня. Он обожал телячью печень, жареный картофель, творожные клецки, пончики с яблоками, австрийские сладкие оладьи — Kaiserschmarrn, шоколадный торт. С особой нежностью он относился к швейцарскому шоколаду и, была бы его воля, только им одним бы и питался. Возможно, это был отголосок лишений, пережитых в молодости. Однако жизнь с Хенни не располагала к потака-нию подобным прихотям. Саму ее не интересовали ни вкусная еда, ни веселая компания. Некоторые знавшие Поппера люди понимали — и оправдывали — трудности его характера как проявление привязанности к жене, чья неизбывная тоска по Вене обернулась депрессией, горечью и озлобленностью, ипохондрией и уходом в себя. Велико искушение связывать аскетический и уединенный образ жизни Поппера с его отношением к обожаемой им жене, сознательно лишившей себя всех удовольствий. В детстве Попперу, по-видимому, не хватало чисто внешних проявлений родительской любви и тепла; одному из друзей он говорил, что мать никогда не целовала его, — и сам он тоже никогда не целовал жену в губы. Они спали в разных постелях.
После смерти Хенни в 1985-м он явно стал позволять себе гораздо больше: отдыхал, развлекался, больше тратил, лучше питался, с головой ушел в свою коллекцию антикварных книг — это было его сокровище, лучшая часть великолепной библиотеки ценой в полмиллиона фунтов стерлингов. А в последние годы, переехав поближе к своему секретарю Мелитте Мью, которая была родом из Баварии, Поппер обрел новую семью — то ли он усыновил их, то ли они его. Мелитта находила его милым и приятным, и ей даже удалось убедить его, что он вполне хорош собой, в чем сам Поппер всю жизнь сомневался. С Мелиттой, ее мужем Рэймондом и их сыном он проводил выходные и праздники, его принимали за дедушку, он лакомился венским шницелем и фисташковым мороженым — словно наверстывая упущенное, вернувшись в детство, которое безжалостно оборвали война и инфляция.
16
Бедный маленький богач
Я сказала… что представить его, с его натре-, нированным умом философа, в роли учителя начальной школы, для меня все равно что видеть, как ювелирным инструментом вскрывают деревянные ящики. На это Людвиг ответил сравнением, от которого я сразу умолкла. Он сказал: «Ты напоминаешь мне человека, который смотрит в наглухо закрытое окно и удивляется странным движениям прохожего. Он не знает, что на улице бушует ураган и что прохожий с огромным трудом удерживается на ногах». Только тогда я поняла, каково ему приходится.
К концу этой тирады голос [Витгенштейна] набрал темп и силу, и последние слова звучали так, словно он наносил coup degrace какому-то замершему в страхе животному.
Если Поппер, при всей своей задиристости и неуживчивости, был безусловно человечен, то в том, как общался с людьми Витгенштейн, всегда виделся оттенок чего-то неземного, даже инопланетного. «Его [Витгенштейна] невероятная прямота и отсутствие привязанности к вещам пугали и приводили в смятение, — таков был вердикт писательницы Айрис Мердок. — Обычно знакомство и общение протекают в неких рамках; существуют условности, барьеры, которые мы не переступаем, и все такое; индивидуальности не соприкасаются напрямую, точно оголенные провода. Витгенштейн же всегда навязывал людям именно такой контакт».
Сама Мердок виделась с Витгенштейном лишь мельком, но эти краткие встречи так глубоко подействовали на нее, что размышления о Витгенштейне она вложила в уста целого ряда своих персонажей. Ее биограф Питер Конради отмечает присутствие Витгенштейна в романе «Под сетью». Витгенштейна цитирует Найджел из «Сна Бруно»; со слова «Витгенштейн» начинается роман «Монахини и солдаты». Произнесший это имя персонаж, Гай, говорит затем: «Это был голос оракула. Мы чувствовали, что его слова не могут быть неверны». А в романе «Ученик философа» сам философ описан так: «Простая ясность была, казалось, совсем рядом, только руку протяни, но ухватить ее никак не удавалось… Он жаждал мыслей, которые притаились и застыли… Кристально чистая истина, а не поток мутной полуправды».
Мердок приехала в Кембридж в октябре 1947 года в аспирантуру по философии в колледже Ныонем, надеясь послушать Витгенштейна, но узнала, что в конце лета он оставил профессорскую должность. Общалась она в основном с его учениками; и, видимо, влияние учителя в них было настолько сильно, что она поверила: в Витгенштейне было нечто демоническое. Одного лишь отражения его личности ей хватило, чтобы назвать его «злодеем», усомниться в его представлениях о морали и утверждать, что «религия была для него лишь мечтой».
Витгенштейн, презиравший профессиональных философов, склонял студентов бросать занятия философией. Способности студента ничего для него не значили: одному из самых блестящих своих учеников, Йорику Смидису, он посоветовал заняться ручным трудом, хотя у того была очень плохая координация движений, даже шнурки завязать ему было сложно. Физический труд, внушал ему Витгенштейн, полезен для мозга. Родители Смидиса и еще одного студента, Фрэнсиса Скиннера, который под влиянием учителя пошел работать на фабрику, наверняка считали Витгенштейна злым гением, соблазнившим их интеллектуально одаренных сыновей бросить университет.
