Судьба Блока. По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материала - Немеровская О.
Вл. Пяст
«Вечера искусств» в «кружке молодых» происходили всегда необыкновенно оживленно и… весело.
Сравнительно небольшая аудитория бывала битком набита народом, преимущественно, конечно, учащейся молодежью. Развевались небрежные шевелюры, пестрели косоворотки различнейших цветов. Являлись сюда в большом количестве и декадентствующие юноши и девушки, – первые с бритыми физиономиями, артистическими галстуками и цветами в петлицах сюртуков, – вторые в платьях Reforme со стилизованными прическами.
Декаденты держали себя с подобающим достоинством и серьезностью. Партийная молодежь шумела, громко разговаривала и явно обнаруживала свое недоброжелательное отношение к господам декадентам.
Но стоило появиться на кафедре Александру Блоку, как вся аудитория заметно стихала, сглаживались резкости неприязненно-настроенных сторон и чувствовался общий бесспорный интерес к молодому поэту. Внешность Блока приковывает к себе внимание. Ровное, спокойное выражение бледного, как бы застывшего в неподвижности, правильного лица, прямой взгляд голубых стальных глаз, некоторая окаменелость позы – все это производит впечатление необыкновенной цельности и ясности. И голос его бесстрастен и в то же время упорен, как металл.
Вот он читает свою драму «Незнакомка». Ни единый мускул не дрогнет на лице его. Каждое слово его звучит вызовом, непреклонным и решительным. Он читает о ресторане, в котором сидели лица: один, похожий на Гауптмана, – другой, вылитый Верлэн, о звездочете в голубом плаще и т. д.
Все это большинству аудитории чуждо. Но никто ни единым звуком не нарушает чтенья.
Блок сходит с кафедры так же спокойно и твердо, как он вошел на нее.
О. Норвежский. Литературные силуэты [70]
А читал он изумительно: только он один и передавал свою музыку. И, когда на вечерах брались актеры, было неловко слушать.
А. Ремизов
Я сам не раз читал на вечерах «нового» и не нового искусства, с благотворительной целью и, увы, даже без оной, читал «с успехом» и без успеха, с шиканьем и с аплодисментами, – но всегда и всюду уносил чувство недовольства собою, чувство досады от нелепо и уродливо проведенного вечера; мало того, всегда было чувство, как будто я сделал что-то дурное…
Стихи любого из новых поэтов читать (на вечерах) не нужно и почти всегда – вредно.
Вредно потому, что новые поэты еще почти ничего не сделали, потому что нельзя приучить публику любоваться писателем, у которого нет ореола общественного… Хуже того: вечера нового искусства в особенности… становятся как бы ячейками общественной реакции.
А. Блок. Вечера «Искусства»
Учредители «Кружка» «широко», как они уверяли, раскрывали двери реалистам и материалистам, хотя они позаботились своевременно о том, чтобы в бюро «Кружка» преобладали декаденты и прочая соответствующая братия. Забота об ограждении бюро «Кружка» от материалистов была настолько велика, что, не успев еще начать функционировать, «Кружок» успел уже оттолкнуть часть литераторов, «знаниевцев». Но предположим, что все это не столь важно, и перейдем кдеятельности «Кружка», хотя мы и не можем не отметить, что состав бюро «Кружка» имел большое значение ввиду непрестанного «заушения» материалистов, коим двери были широко раскрыты в обратную сторону, т. е. в надежде, что через них скорее и легче уйдут… «Реалисты», однако, не уходили. Точнее говоря, социал-демократическая молодежь считала своим долгом бороться с теми декадентско-импрессионистскими тенденциями и проявлениями, которые господствовали в «Кружке» и к тому же в самых бездарных, бессмысленных и невежественных формах. Можно сказать, что лишь первых три-четыре заседания имели кое-какой смысл и представляли кое-какой интерес. Разъяснения Мейерхольда о театре Комиссаржевской, реферат А. Луначарского и возражения Г. Чулкова, Вяч. Иванова и того же Мейерхольда – наконец разбор стихотворений С. Городецкого – вот три вечера, действительно несколько заинтересовавшие собравшихся. Но уже на заседании, посвященном книжке С. Городецкого «Ярь», непривычный слушатель легко мог подумать временами, что стал жертвой чьей-то мистификации, либо, в лучшем случае, услышал горячечный бред. Юный поборник «соборного (??!!) индивидуализма» (!) г. Гофман, упрекавший, между прочим, ранее А. Луначарского в полном незнакомстве с географией и христианством, уверял на этом собрании с самым серьезным и убежденным видом, что г. С. Городецкий – «это молодой фавн, еще не обросший волосами. Но он вырастает», уверял г. Гофман. И обрастает, по всей вероятности, – добавим мы от себя… Другой член «Кружка» того же толка возражал г. Гофману не менее убежденно, что род С. Городецкого идет от «бабы беспалой» [71]. И все это говорилось с видом «тонких» знатоков! И все это слушалось достаточной долей собрания без гомерического хохота!
Л. Герасимов [72]. Кружок молодых
Городецкий прислал «Ярь» (может быть, величайшую из современных книг).
Письмо к матери 21 /XI—1906
О «Яри» исписано бумаги раз в десять больше, чем потребовала сама «Ярь», – следовательно, нечего говорить о ней опять сначала. Кто любит Городецкого, тот любит его, и, по-видимому, читателей у него много. И как им не быть, когда «Ярь» – такая яркая и талантливая книга! Она ничуть не потускнела, хотя пережила революцию, а это не шутка. Несколько хороших стихотворений прибавлено, и материал расположен лучше – уже нет прежнего, вынужденного обстоятельствами разделения на «Ярь» и «Перуна».
А. Блок. Противоречия
Литераторы «опростились» – обедают, шьют смокинги, делают визиты, отвечают на них и вычисляют свои родословные, у кого есть хоть плохенькая. Это, разумеется, касается символистов, а реалисты, по-прежнему, (кладут) засовывают пятерню в нос, корчатся у железных врат и хлещут водку.
Письмо к матери 23/ΧΙ-1909 г.
ПОЭТЫ
