Судьба Блока. По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материала - Немеровская О.
Прошу Вас поместить в Вашем уважаемом журнале нижеследующее: в № (таком-то) «Mercure de France» этого года г. Семенов [67] приведет какую-то тенденциозную схему, в которой современные русские поэты рассажены в клетки «декад.», «неохристианск. мистики» и «мист. анархизма». Не говоря о том, что автор схемы выказал ярую ненависть к поэтам, разделив близких и соединив далеких, о том, что вся схема, по моему мнению, совершенно произвольна, и о том, что к поэтам причислены Философов и Бердяев, – я считаю своим долгом заявить: высоко ценя творчество Вяч. Иванова и Сергея Городецкого, с которым я попал в одну клетку, я никогда не имел и не имею ничего общего с «мистическим анархизмом», о чем свидетельствуют мои стихи и проза.
Письмо к Г. И. Чулкову 26/VIII-1907
Мистический анархизм! А есть еще – телячий восторг. Ничего не произошло – а теленок безумствует.
1907 г.
Из записных книжек А. Блока
Популяризатором анархизма был у нас Г. И. Чулков. Я присутствовал, можно сказать, при самом зарождении этого течения и отлично знаю, что именно Вячеслав Иванов и Блок были совершенно солидарны с г. Чулковым. В свое время предполагалось устроить при содействии тогдашнего режиссера театра г-жи Комиссаржевской В. Э. Мейерхольда маленькую «мистико-анархическую» сцену, для которой и был написан знаменитый «Балаганчик» Блока. Вяч. Иванов же написал предисловие к брошюре г-на Чулкова. Пока мистический анархизм оставался экзотическим письмом – выросшим в парниках декадентской кружковщины – ни Вяч. Иванов, ни А. Блок от него не открещивались, а самодовольно радовались своей выдумке. Но, когда критика начала свой поход против этой новинки, Вяч. Иванов и Блок сейчас же от своего излюбленного детища отказались, предоставив Г. И. Чулкова всецело на съедение обозлившихся сотоварищей. Иванов снисходительно отзывается о мистическом анархизме как о выдумке молодежи (как будто он сам тут ни при чем), А. А. Блок удостоверяет, ссылаясь на свои «стихи и прозу», что он не мистический анархист… Мне эти стихи и прозу изучать пришлось, и я по совести утверждаю, что г. Блок именно мистический анархист, потому что его «стихи и проза» покрыты, с одной стороны, налетом мистицизма, в начале литературной карьеры Блока очень глубокого и нежного, а затем ставшего уличным и плоским, и кроме того, эти «стихи и проза» преисполнились самого озорского, разнузданного «анархизма» или, вернее, хулиганства. Сначала были у него проникновенные гимны «Прекрасной Даме», к «Деве Марии», а затем Дева Мария превратилась каким-то фокусом в Мэри, героиню «Незнакомки», пьесы, абсолютно недоступной пониманию не только профанов, но, я думаю, и специалистов, пьесы, отдающей остроумием самым уличным и пошлым. Нам интересно знать не «нет» Блока, а его «да». Или, выражаясь языком «миротворца» Иванова, не его «непримиримое нет», а слепительное «да». Но в том-то и штука, что это «слепительное да» отсутствует, и ссылка на «стихи и прозу» не более, как жест страдающего манией величия сверх-че-ловека.
Д. Философов
Я зол на Москву. Боря пишет мне встревоженные письма (обещает между прочим прислать тебе Симфонию), а я ему не в силах ответить. Ибо неуловимо… выходки есть в этой Симфонии против меня, а в только что вышедшей книге Сережи – целая очень уловимо… статья обо мне. Московское высокомерие мне претит, они досадны и безвкусны, как индейские петухи. Хожу и плююсь, как будто в рот попал клоп. Чорт с ними.
Письмо к матери 21/IV—1908
Блок – талантливый изобразитель пустоты: пустота как бы съела для него действительность (ту и эту). Красота его песни – красота погибающей души: красота «оторопи», а не красота созидания ценности…
Как атласные розы распускались стихи Блока: из-под них сквозило «видение, непостижное уму» для немногих его почитателей, для нас когда-то пламенных его поклонников, встретивших его, как созидателя новых ценностей. Но когда облетел покров с его музы, и раскрылись розы, в каждой розе сидела гусеница, – правда, красивая гусеница… Блок, казавшийся действительно мистиком, звавший нас к себе поэзией, превратился в большого, прекрасного поэта гусениц; но зато мистик он оказался мнимый. Но самой ядовитой гусеницей оказалась Прекрасная Дама (впоследствии разложившаяся на проститутку и мнимую величину, нечто вроде «√-1»): призыв к жизни (той или этой – вообще новой жизни) оказался призывом к смерти. Но даже: Блок стал еще более совершенным техником, а Незнакомка, смерть, жизнь, проститутка, рыцари, кабачки – все, все, к чему ни касался Блок, превращалось в изящный, как изящная виньетка, покров над… чем? И вот в «дремах» оказалось, что это что-то есть… большое «Ничто». Сначала распылил мир явлений, потом распылил мир сущностей… Лирика Блока, надорванная в клочки драма, не перешла в драму; драма предполагает борьбу или гибель за что-то: в драмах Блока гибель; ни за что ни про что: так гибель для гибели. Лирика разорвалась и только: и все просыпалось в пустоту. Мы читаем и любуемся, а ведь тут погибла душа, не во имя, а так себе: «ужас, ужас, ужас!»
А. Белый. Обломки миров
Андрей Белый больше не едет мириться. А ведь умная у него статья обо мне и занятная, хотя я и не согласен с ней.
Письмо к Г. И. Чулкову 14/VI-1908
Несправедливая эта рецензия появилась в номере майском «Весов». И А. А. на нее обижался, считая, что уговор наш естественно отделять наши личности от литературной полемики – явно нарушен; до появления рецензии мы не думали, что – в разрыве мы; после рецензии – ссора оформилась: мы при встречах протягивали сухо руки; и отходили в разные стороны… Но одержание разливалось широко в России; «огарки», саниновщина, азартные игры, пляс, пьянство, серия убийств – вот чем характеризуемо темное время.
А. Белый
А. Белого я не видал. Кажется, мы не выносим друг друга взаимно.
Письмо к матери 24/ΧΙ-1908
22 мая 1908 г.
Разве я не откровенен с Вами, дорогой Михаил Иванович? [68] Нет, я не скрываю ничего и не «оберегаю». Но я чувствую все более нищету слов. С людьми, с которыми было больше всех разговоров (и именно мистических разговоров), как А. Белый, С. Соловьев и др. – я разошелся: отношения наши запутались окончательно, и я сильно подозреваю, что это от систематической лжи изреченных мыслей.
И я совершенно не умею сказать прозою лучше, чем говорю стихами. Одиночество не победит сравнением мистических переживаний, я глубоко уверен в этом. Может быть, одиночество преодолимо только ритмами действительной жизни – страстью и трудом. Остальное – сны. Но неужели Вы думаете, что я отказываю в реальности Вашим снам?.. Я только не хочу говорить, лучше не могу говорить.
На днях уезжаю отдохнуть в деревню – недели на две.
Ваш А. Блок.
Письмо к М. И. Пантюхову
Четверо мы – инициатива живчика Городецкого – задумываем кружок, общество молодого искусства. Городецкий привлекает к нему своих друзей и товарищей (между прочим, поэтов В. А. Юнгера и Н. В. Недоброво, обоих ныне – более трех лет – покойных, а также своего младшего брата, талантливого художника – одного из первых футуристов, А. М. Городецкого, безвременно скончавшегося еще до войны). От Блока в этот круг входит друг его, член религиозно-философских собраний, впоследствии же – Религиозно-Философского общества Евг. П. Иванов. Когда приезжает Андрей Белый, он неизменно посещает собрания кружка (два у Блока). Бывает художница Т. Н. Гиппиус [69]. Также поэт Яков Годин (ныне крестьянин). Затем мой университетский товарищ Π. П. Потемкин, только что меняющий замысленную карьеру психиатра на противоположную ей (по его же тогдашнему мнению) карьеру поэта-декадента.
