Плотин. Единое: творящая сила Созерцания - Султанов Шамиль Загитович (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗

— Но разве чувства, например, любовь, или желания, или обыкновенный рассудок, не могут вести к свободе?

— Если допустить свободу действий, исходящих из чувств и желаний, то придется допустить некоторую свободу в животных и малых детях, в умалишенных, в людях, действующих под влиянием, например, вина и случайно встречающихся представлений. Но тебе известно, что в таких ситуациях совершающие действия сами в себе не властны.

— Но, наверное, нельзя также считать свободными и те действия, которые берут начало от рассудка, руководившего желаниями. Ведь и в этом случае возникает вопрос, можно ли приписывать свободу заблуждающемуся рассудку или только рассудку, действующему правильно и притом вследствие правильных желаний. Кроме того, в этом случае неизвестно: мышление ли двигает желаниями или наоборот. Если желания возникают естественно из природы человека — то выйдет, что душа только подчинялась в своих действиях природе или необходимости. В этом случае даже понятие свободы было бы недоступно.

— Тогда остается предположить, что мышление предшествует желаниям, и что в этом мышлении отражается весь человек, то есть тело участвует своими чувствами, душа — разумением?

— Да, но ведь внешние чувства только присутствуют при действиях и на их свободу влиять не могут. Таким образом, можно сделать вывод, что собственно знание предшествует желаниям, и оно-то и делает их свободными. Но знание правильное, ибо ложное противоположно свободе.

— Предположим, что человек, совершивший некие свободные действия, правильно предполагал перед тем как действовать. Но ведь он мог поступить так случайно. Кроме того, один и тот же человек в одних и тех же обстоятельствах может по-разному мыслить: когда он сыт или голоден, выспавшийся или после бессонницы, спокоен или раздражен. Таким образом, только правильное представление, верная мысль, приводящая к правильному действию, не может быть источником свободы.

Нужно еще, чтобы человек понимал, почему он поступает именно таким образом, а не иначе. Действительная свобода поведения присуща человеку, который избавлен от гнетущих дух возбуждений тела и который полагается на свой ум. Следовательно, к энергии ума, как высшему началу, истинные люди должны возводить происхождение всех свободных намерений. Свободными могут быть признаны только те желания, которые порождены разумом.

— Но желания всегда направлены вовне — люди желают чего-либо, потому что чувствуют, ощущают какой-нибудь недостаток. Представь, что ты желаешь добра под воздействием ума. Но сам ум действует не иначе как в соответствии со своей природой. Как же он может стимулировать свободные желания, когда сам он действует вполне определенным образом потому, что иначе действовать не может. Другими словами, может ли ум быть источником свободы, когда он несвободен?

— Стремление ума к Единому не имеет в себе ничего принужденного. Он стремится к нему, ибо понимает, знает, разумеет, что Оно есть Благо. Отсутствие свободы заключается только в уклонении от Блага, Добра. Истинное принуждение там, где человек стремится к вещам, для него дурным. Раб тот, кто бессилен решиться на добро.

Свобода, таким образом, есть манифестация, проявление в поведении побуждений ума, стремящегося к Единому. Возможность зла указывает на возможность рабства, а не свободы.

— Все это, конечно, так, но в своей повседневной жизни люди сталкиваются с обстоятельствами, которые очень часто вообще от них не зависят…

— Свободными могут быть действия, зависящие от самих людей, и свободным надо считать человека, исполняющего неуклонно все, что составляет и осознается им как его внутренний долг.

— Да, но и здесь может всплыть понятие долга только из-за чисто внешних обстоятельств; например, храбрость на войне. Не будь войны, не было бы и храбрости во многих случаях, храбрых намерений. Так же точно круг многих действий зависит от разных обстоятельств: не будь больных, не было бы и Гиппократа. Не будь Клеопатры, и Антоний выбрал бы иную судьбу.

— Действия могут быть необходимы, но действительно свободный человек предваряет их ничем не стесненным мышлением. Иначе говоря, свобода должна быть присуща внутренней деятельности человека, прежде всего энергии его ума. Свобода — не столько во внешних действиях, сколько в разуме и мышлении. Только здесь может зародиться свободное желание, в котором человек совершенно властен и которое развивается беспрепятственно, несмотря ни на какие внешние обстоятельства.

Свобода — это не состояние, а процесс. Но процесс не пространственный, не временной, а творческий. Быть в зависимости только от инобытия и ничем эту зависимость не преодолевать, то есть быть абсолютно вне себя — это значит быть неопределенностью, материей. Быть зависимым только от инобытия и преодолевать эту зависимость лишь внешне — это значит быть телом, иллюзией свободы. Быть зависимым от инобытия, но эту зависимость внутренне преодолевать — это значит быть душой, быть свободным от внешнего. Быть зависимым только от себя самого — это значит быть умом, мышлением, свободным для себя. Наконец, быть свободным от себя самого — это значит быть для себя порождающим лоном, быть абсолютной Свободой…

…Ксенофонт, сидя на корточках возле костра, своим тихим голосом рассказывал: «И все же Сократ был осужден на смерть, несмотря на его уверения, что его даймоний дает ему указания, что надо делать и чего не надо делать».

…Сократ улыбнулся своей ясной, доброй, еще совсем не старческой улыбкой и, переведя взор с толпы на судей, продолжал:

— А я, афиняне, прежде всего удивляюсь тому, на каком основании Мелет утверждает, будто я не признаю богов, чтимых государством. Что я приношу жертвы в общие праздники и на народных алтарях, это видали все, бывавшие там в то время. Да и сам Мелет мог бы видеть, если бы хотел. Что касается новых божеств, то как можно делать вывод о введении их мною на основании моих же слов, что мне является голос бога, указывающий, что следует делать? Ведь и те, которые внимают крикам птиц и случайным словам людей, предсказания делают свои, очевидно, на основании голосов. А гром? Неужели будет кто сомневаться, что он есть голос или великое предвещание? Жрица на треножнике в Дельфах разве не голосом тоже возвещает волю бога? Что бог знает наперед будущее и предвещает его, кому хочет, об этом все говорят и думают так же, как я. Но они именуют тех, кто предвещает будущее, птицами, случайными словами, приметами, предсказателями, а я называю это божественным голосом и думаю, что, называя это так, употребляю выражение, более близкое к истине и более благочестивое, чем те, которые приписывают птицам силу богов. Что я не лгу на бога, у меня есть еще такое доказательство: многим друзьям я сообщал советы и ни разу не оказался лжецом.

…Ксенофонт тихо прокашлялся и продолжил: «Сократ выказал силу души и снискал себе славу тем, что во время судебного процесса он говорил в свою защиту правдиво, неустрашимо, честно, как никто не свете, и встретил смертный приговор без всякой злобы и с величайшим мужеством.

После суда ему пришлось прожить еще месяц по случаю того, что в том месяце был Делосский праздник, а закон воспрещает всякие казни до возвращения праздничного посольства из Делоса. В течение всего этого времени он жил, как видели близкие к нему люди, совершенно так же, как и в прежние времена. А в прежнее время его необыкновенно благодушное, ясное настроение возбуждало общее удивление. Можно ли умереть прекраснее, чем так? Какая смерть может быть прекраснее той, когда человек умирает с таким великим достоинством? Какая смерть может быть счастливее самой достойной?»

Ксенофонт вздохнул, поправил на плече черную накидку и чуть придвинулся к костру. Черная бездна неба молчала в мерцании прекрасных звезд. Недалеко тоскливо заржала лошадь. Но десятки глаз продолжали внимать молчащему Ксенофонту.

— Я расскажу еще, что слышал о Сократе от Гермогена, сына Гиппоника.

…Когда Мелет уже подал в суд свою жалобу, Гермоген, по его словам, слыша, что Сократ говорит обо всем больше, чем о своем процессе, сказал, что надо подумать о том, что говорить в защиту.